Соболев Евгений Владимирович (24.09.1936 – 11.09.1994).
Период работы в ИНХе: 1961 – 1994.
Кандидат физико-математических наук; зав. спектроскопической лабораторией с 1965 по 1994 гг.
Лауреат Государственной премии СССР (1991).

В газете Наука в Сибири № 39 от 6 октября 2016 г. опубликована статья сотрудников Института "К 80-летию со дня рождения Евгения Владимировича Соболева" 

В газете Наука в Сибири № 38 от 30 сентября 2021 г. (страница 8) опубликована статья "К 85-летию со дня рождения Евгения Владимировича Соболева" 

Е.В.Соболев «Тверже алмаза», книга, выдержавшая два издания

Воспоминания

      Семидесятилетие Великой Октябрьской социалистической революции, которое в нынешнем году отмечает все прогрессивное человечество, фактически совпало для нас с нашим собственным внутренним юбилеем – тридцатилетием образования Сибирского отделения АН СССР и тридцатилетием одного из первых институтов отделения – нашего ИНХа.

      В чем главная особенность исторического момента семидесятилетнего срока давности? Особенность, коренным образом повлиявшая на дальнейший ход событий в мире.

      А особенность эта следующая. В устоявшийся мир была внесена противоположность. И противоположность фантастической силы и важности. Одна шестая часть земного шара выбрала для себя никем ранее не опробованный,  совершенно новый способ существования.  И как полагается (законы диалектики объективны!) эта противоположность явилась мощнейшим стимулом развития для всего мира, ибо развитие реализуется прежде всего как борьба противоположностей.  

      Вряд ли за семидесятилетний срок можно подводить итоги этого развития. для Истории – семьдесят лет очень мало. Так что подождем, ну скажем, лет до ста. Или хотя бы до конца ХХ столетия. А любопытно, что тогда будут говорить нынешние пятидесятилетние? Будут ли они делить периоды нашей жизни на годы   к у л ь т а,   в о л ю н т а р и з м а,   з а с т о я,  п е р е с т р о й к и, как это многие делают теперь? Или взглянут на все это как-нибудь иначе, с позиций жизненной мудрости? Поживем – увидим…

      Ну а для организации нашей тридцать лет – много это или мало?

      Сначала вспомним, как мы создавались. А было это, как теперь говорят некоторые, в годы волюнтаризма. И «волюнтаризм» в нашем случае сыграл огромную положительную роль. Действительно, поддержал Никита Сергеевич Хрущев идею нескольких академиков – патриотов (как тут не вспомнить добрым словом «деда» - Михаила Алексеевича Лаврентьева и его тогдашних друзей,  Сергея Александровича Христиановича и Сергея Львовича Соболева),  и завертелось дело, да еще как быстро. В кратчайший срок посреди лесного массива вырос городок науки – первый такой в стране. И быстрое решение многих дел тогда зависело от неуемной энергии двух людей – Михаила Алексеевича и Никиты Сергеевича.  Авторитет академиков – основателей, помноженный на помощь Генсека сыграл свое дело – в Сибирь поверили, в Сибирь потянулись крупные научные школы.

      Как мы знаем, первого директора, директора – основателя для ИНХа нашел нам Михаил Алексеевич Лаврентьев. И чем дальше уходит от нас то время, тем увереннее мы можем судить, насколько удачным тогда был этот выбор. Светла для нас память Анатолия Васильевича Николаева – профессора, член – кора, академика… Максимум творчества, минимум бюрократизма – до чего же теплы у многих из нас воспоминания о тех годах. Конечно далеко не всем был понятен тогдашний стиль руководства институтом, были и у нас волнения и достаточно серьезные. Но у человеческой памяти замечательное свойство – с годами все хорошее становится все ярче, а плохое постепенно стирается. Так и у нас…

      Никита Сергеевич Хрущев откровенно любил Академгородок, любил как свое детище. Ну-ка вспомним, сколько раз он успел нас посетить?  И ведь недаром Леонид Ильич Брежнев, наш следующий партийный лидер,  за свои двадцать генсековских лет побывавший несколько раз  в Новосибирске, в Академгородок так и не заглянул. Ходили слухи – ревновал к предшественнику. Ну что же, все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо. 

      Нет ныне ни Никиты Сергеевича, ни Леонида Ильича. Теперь Академгородок уже несколько раз готовился к встрече Михаила Сергеевича Горбачева.  И где только Михаил Сергеевич уже не побывал – и во Владивостоке, и в Мурманске, и в Тюмени… Будем надеяться, что и мы когда-нибудь сможем лично (а не только по телевизору) оценить обаяние нашего нынешнего партийного лидера, сможем высказать ему  свои пожелания, а возможно и претензии…

      Вернемся к ИНХу. Институт у нас получился неплохой, работы наши пользуются уважением в широких кругах научной общественности как в Союзе, так и за его пределами. Достаточно взглянуть в годовом отчете у ученого секретаря в скольких конференциях (региональных, союзных, международных) мы принимаем участие каждый год (и так уже много лет подряд),  как станет ясно – нас знают, ценят, приглашают, нас уважают.  Правда, будем откровенны,  знают, ценят, приглашают, уважают в большинстве случаев не вывеску – ИНХ -, и не ставки и степени – сэнээсов, завлабов, дэхээнов и т.д., а людей совершенно конкретных – Иванова, Петрова, Сидорова, известных в кругах специалистов своими работами. Не всегда и не всем нам это понятно, и когда  кому-нибудь нашему «кустарю-одиночке» первому вручат памятную медаль имени Курнакова, многим обидно, почему ему – «кустарю», а не им – участникам работ коллективных, т.е. заведомо (а ведь ложен этот тезис, ложен!) лучших. Но время идет, обиды стираются, «кустари-одиночки» делом подтверждают свое право на существование в науке и существование достойное.

      Итак, нас знают, нас ценят. Можно ли какими-нибудь внешними публикациями подтвердить этот тезис, чтобы не оставался он голословным, чтобы не создавалось у читателя впечатление пустого откровенного хвастовства.

      Конечно можно.  Я думаю многие из наших ученых могут привести подобный материал. Как тут ни вспомнить отзыв академика Виноградова о работах Петра Алексеевича Крюкова, отзывы академика Белова о работах наших структурщиков – Стасика Борисова, Володи Бакакина, Нины Подберезской, Риммы Клевцовой…, отзыв академика Ребиндера о работах Александра Филипповича Корецкого… А Диплом на Открытие за № 167, полученный в ИНХе в 1975 году –он ведь теперь регулярно выставляется в числе нескольких других Дипломов на Открытие, выданных сотрудникам СО АН, на заглавном стенде СОАНовской выставки, и это несмотря на заявление (на нашем ученом Совете) одного из наших нынешних замдиров, что никаких открытий в ИНХе не сделано. Более того, в толстой книге Ю.П. Конюшей «Открытия советских ученых» 1979 года издания можно прочитать, что «по оценке экспертов это открытие является одним из величайших достижений мировой…  химии за последнее десятилетие»! 

      А зарубежные коллеги, как они оценивают ИНХовские  работы?

      Здесь, наверное, следует обратить  внимание на популярность наших докладов на международных конференциях. И Юра Дядин рассказывал нам о большом интересе к ученым ИНХа  за границей, и не только он. А вот что написал, например, зарубежный специализированный журнал «Дайамонд Ресерч» в 1982 году об ИНХовских работах по алмазу: с ними «связаны многочисленные важные вклады в изучение физики алмаза».  Ну что же, получить такой отзыв от конкурентов и конкурентов весьма и весьма ревнивых – не так уж и плохо.

      Итак, создавался наш институт в «период волюнтаризма». А как годы «культа», наложили ли они на нас свой отпечаток?

      Наложили. Ведь работали в нашем институте и Бирюков,  и Шульман, и Гиндин, проведшие безвинно немало лет в местах весьма отдаленных, у нескольких наших ведущих ученых в годы «культа» погибли отцы… Так что годы «культа» мы тоже помним. Но не только с плохой стороны. Для многих они были яркими годами  детства и юности, когда человек складывается как личность.

      Ну а что же период застоя. Как он отразился на нас?

      Будем самокритичными – отразился. Именно в период застоя мы в ущерб научным интересам начали увлекаться «политической химией», именно в период застоя мы стремительно начали терять потенциал по методам (например, по исследованиям реальной структуры и др.),  именно в период застоя у нас начали нарастать опасные тенденции забюрокрачивания нашей научной жизни… Да мало ли что еще, каждый может пороясь в своей памяти привести немало негативных моментов, возникших именно в период застоя.   

      Ныне период перестройки. Как тут ведет себя наш ИНХ, что мы видим вокруг себя, в какую сторону движемся?

      Неотъемлемая черта перестройки – гласность.  Здесь у нас не  так плохо, и инховцы это знают.  Наш  «Неорганик» еще полтора года назад во весь голос заговорил о разгуле бюрократизма в науке, Академии, у нас в ИНХе, наконец. Сначала ответственные товарищи наши делали вид, что их это не касается, потом рассердились, но не тут-то было, борьба с бюрократизмом стала всеобщим делом, делом партийным… Долой турникеты на пути гласности – основной смысл программной статьи газеты первого номера этого года.  Да и не только «Неорганик» старается, смотрите, выступления наши на Ученом Совете стали куда острее, да и трудовой коллектив почувствовал свою силу…

      Если вспомним, с чего началась в стране перестройка, то должны будем признать, что с борьбы за … трезвость. Да, да, не удивляйтесь это действительно было первым шагом в нынешней перестройке,  перестройке многоплановой и глубинной. А как тут наш ИНХ?

      И тут неплохо. Ячейка наша борьбы за трезвость самая большая среди институтов химического профиля, и снижение посещаемости вытрезвителей у нас налицо, и стенд трезвеннический работает исправно и со вкусом… Вот если бы еще  помощь со стороны руководства институтом была поактивнее…

      Ну а наша связь с производством, есть ли тут у нас кардинальные успехи, позволяющие уверенно заявить – мы идем в ногу со временем?

      Здесь все далеко не так благополучно, как по первым двум пунктам, и причин этому немало. Впрочем совершенно очевидно, что мнения о причинах неблагополучия могут быть разными. И безусловно будут. Для затравки разрешите автору этой статьи высказать свое собственное.

      Автор считает, и мнение свое не менял уже в течение по крайней мере четверти века, что основная роль ученых, обязанных по основному профилю Академии наук заниматься  фундаментальными исследованиями, по отношению к производству должна быть консультационной. Непрерывное оказание научно-технической помощи производству в решении возникающих задач путем консультаций, постановки  конкретных работ, направленных на нужды производства. А вот внедрение в производство принципиально нового, т.е. то, что требуется сейчас сверху… простите,  но это ведь до сих пор тривиальнейший способ  сломать  хорошему ученому шею, вселить в него комплекс неполноценности и украсть ученого у науки фундаментальной. И будет он таковым до тех пор, пока производство в силу объективных экономических законов не будет вынуждено само гоняться за передовыми научными идеями, иначе их освоит первым сосед и ты можешь прогореть. «Перестройка – это поворот производства лицом к науке» - именно так было сказано в нынешнем году с высокой трибуны одного из партийных пленумов.

      Ну а что можно конкретно посоветовать для  улучшения нынешней ситуации?  Посоветовать как академической науке, так и производству.

      Науке – шире пропагандировать передовые научные идеи и возможности, пользуясь любой трибуной – массовая печать, семинары, конференции, выставки, экскурсии наконец.

      Производству – получить наконец возможность разумно оплачивать конкретные научные работы,  консультации. И не нужны здесь бумажные счета на сотни тысяч рублей, а то и миллионы. Все можно делать дешевле, например, зачислять к себе на полставки исполнителей, именно исполнителей, а не т.н. «крупных ученых (докторов наук)», которые ^х) пока единолично имеют право (сейчас я могу ошибиться, но когда-то именно такая формулировка была в постановлении АН СССР по данному вопросу) на полставки. А конкретные деньги  подразумевают и конкретную ответственность – отпала необходимость в этом консультанте, до свидания, берем другого. Можно при  определении подрядчика, к которому обращается производство, использовать и когда-то существовавший в СО АН – опыт вспомнит фирму «Факел».  Ведь ее ликвидация в свое время как нельзя точнее отразила нарастание в нашей жизни застойных явлений!

      Итак, дадим право любому сотруднику АН зарабатывать дополнительные деньги помощью производству, а любому предприятию право их платить. Что, опасно? Фундаментальной науке вред как бы не нанести? Конечно опасно, но здесь надо уже контролировать вклад в науку фундаментальную как по затрачиваемому времени так и по выходу. Но гораздо опаснее, по моему, ломать толковым ученым шеи, внедряя их головы в производство при системе существующей, до предела забюрокраченной и насквозь лживой.

      В начале года на одном из партийных собраний было принято решение провести у нас в ИНХе методологический семинар по вопросам перестройки. А то ведь некоторые у нас явно думают, что перестройка – это всего лишь очередная перетасовка. Расформировал (или даже переименовал) несколько коллективов,  перераспределил несколько модулей – и отчитался за перестройку. Хорошо бы было сие запланированное мероприятие (т.е. семинар)  все же провести.

      Итак, Октябрю семьдесят, нам – тридцать. Чем сможем мы встретить следующий круглый юбилей? А следующий?

Е. Соболев

^х)  По-видимому чиновник, сочинявший соответствующую инструкцию, имел докторскую степень и страдал от комплексов собственной полноценности и крупности.

О КОЛЕБАТЕЛЬНОЙ СПЕКТРОСКОПИИ

Евгений

      В газете «Наука в Сибири, № 18, май 1998г., в краткой заметочке на стр. 10 под названием «Яркие судьбы» напечатаны следующие слова:
«Женя. Евгений Владимирович Соболев. Личность, приметная во всех отношениях. Его главный научный интерес – алмаз – минерал и ценнейший неорганический материал, орудие труда и сырье для бриллиантов, полупроводник и диэлектрик с высокой теплопроводностью. Е. Соболев много сделал для его познания, написал массу научных статей и научно-популярных очерков. А вообще был он, как говорится на все руки мастер». Он ушел еще в 1994г. из жизни, но в Институте его помнят и любят. Он знал массу стихов и сам сочинял стихи и разного рода стихотворные поговорки. Например: «Ты Евгений и я Евгений, но ты не гений и я не гений». Отсюда название моей заметки.

      Вообще, я узнал совсем близко Евгения, когда мы вместе работали в газете «Неорганик». Я – главным редактором, он – вольноопределяющимся сотрудником. Как сейчас вижу его в комнате 119, 1-го корпуса, сидящего за машинкой и прямо из головы печатающего свои стихотворные опусы. Или даже целые очерки в «Науку в Сибири», где его звали «золотым пером» газеты.

      Помимо алмаза, он увлекался этимологией. У него была приличная коллекция бабочек, которой он очень гордился. Конечно, у него были черты, которые и не, я бы сказал, должны были бы наличествовать у советского ученого. Это проявлялось, например, в том, что он частенько сочинял порочащие человека рифмы, которые публиковал в «Неорганике». После этого он ловил первого попавшегося на 2-ом этаже 1-го корпуса ИНХа знакомого и говорил ему «Вот, прочти. Гениально, правда?» Но более того он приводил самого «героя» его виршей, показывал ему свои «гениальные» строки и спрашивал у жертвы: «Ты на меня не сердишься?» Что жертве оставалось делать, кроме как не сердиться?
Например, он сочинил:
«Профессор Г. был в ФРГ, но возвратился прежним Г.» Профессор без особого энтузиазма согласился, что он не сердится.

      У Евгения был аспирант, который в один из институтских вечеров хорошо «накачался». Тогда вечера «справлялись» прямо в рабочих комнатах. Пили обычно разбавленный спирт (а то и неразбавленный) и ходили друг к другу в «гости». Евгений уложил «уставшего» аспиранта у себя под столом, а потом зазывал к себе в комнату проходивших знакомых, приговаривая: «Хочешь посмотреть на моего аспиранта, он у меня под столом спит». Бывший аспирант, спустя годы, сам вспоминает об этом эпизоде.

      Да, Евгению, исполнилось бы сейчас 70 лет. Мог бы жить, да жить. Но что-то в последний год надломилось в нем изнутри. Перед своим уходом из жизни, он был какой-то погруженный в самого себя. Я видел, как он частенько крестился. Он про себя прощался с этой жестокой перестроечной жизнью. Он её не выдержал. Слишком тонкой поэтической натурой он был. На его могиле вместо памятника установлен крепкий деревянный крест по его завещанию. Мир праху его.

В. Белый

К 70-летию

 Все мы хорошо помним Евгения Владимировича, высокого, красивого, сильного человека широкой эрудиции, образованности, интеллигентности.

      Работа, наука заслоняли все в его жизни. Рассказывали, что когда он проводил измерения при низкой температуре с жидким гелием, он уходил из института в час ночи, а в шесть утра снова был на работе. Цель его исследований – реальная структура алмаза, итог – государственная премия – вполне закономерен.

      Евгений Владимирович был воспитанником школы спектроскопистов, возглавляемой в те годы Ландсбергом, Гроссом, Алексаняном, его учителем. Это отражалось на его работе как профессионального спектроскописта: для него не существовало в спектре второстепенных деталей; любые, мельчайшие особенности должны были быть поняты и объяснены. Такой «серьезный» подход и привел его к открытию в области химии диенов.

      Он обладал поразительной, феноменальной памятью. Он помнил мельчайшие подробности всех образцов, прошедших через его руки (т.е. больше тысячи): номер образца, где лежит, цвет, вес, спектральные особенности. Часами мог читать по памяти стихи.

      Он был необыкновенно увлекающимся человеком. Когда его «привлекли» к рыбалке и нужно было изготовить особый рыбацкий инструмент, блесну, в ход пошли, кажется, все блестящие предметы, попавшиеся ему на глаза.

      Евгений Владимирович был поэтом в душе. Время от времени его поэтическая натура давала о себе знать либо в виде стихотворных шуточных поздравлений, либо остроумной эпиграммы.

      Не всегда было легко работать с ним рядом (у каждого из нас свои «мурашки»), но с его уходом мир стал беднее. Светлая ему память…

Б.А. Колесов

Колебательная спектроскопия памяти

      Направленная работа памяти – это своего рода спектроскопия. Совокупность воспоминаний не дает сплошную картинку. В сознании, как правило, проявляются только пики… Женя, Евгений Владимирович, Соболев, алмазный Маэстро…, Личность!..

      Это был в первую очередь исключительно добрый человек, однако, вооруженный громами и молниями. Его страстная и тонкая натура не давала ему ни минуты покоя. Какую бы сферу не сверлил его горящий взгляд, он сразу же находил себе и верных сподвижников, и принципиальных противников. Конечно же, он был на редкость одаренным ученым, одним из тех, кто живет идеями, упорно претворяет их в жизнь и не скупится поделиться ими с окружением. Но не менее интересен он был и в других ипостасях.

      Его постоянно пожирал дух справедливости. По сути своей он был до озноба демократичен, требуя подчас от других быть демократами больше, чем он сам. Любая избирательная кампания, не важно, институтского ли масштаба, или уровня всей страны, приводила его в транс. Он рокотал, пророчествовал, предостерегал и провозглашал свои собственные судьбоносные тезисы или лозунги. От мыслей его вздрагивали стены.

      В такие дни он не мог усидеть в лаборатории. Пружина экстаза выдавливала его за двери, и он проводил время в изнурительных дневных и даже ночных дозорах по коридорам института, обрабатывая всех имеющих неосторожность проходить мимо, порой даже не помня их имен. Довольно часто идеологическая обработка переходила чуть ли не в физическую. И тут уж его крупная фигура была как нельзя кстати. И редкий человек, либо слишком изворотливый, или позаботившийся о домашней заготовке мог так просто отговориться и избежать подобной гражданской процедуры.

      Свою любовь к предмету научных исследований, алмазу, он никак не мог вместить лишь в академические рамки. Видимо, поэтому в нем вдруг проявился замечательный талант литератора и популяризатора науки. На этом поприще он позволял себе и чародейство, и колдовство – вынашивал и порождал бесчисленные притчи и легенды об этих загадочных, так странно влияющих на судьбы людей, минералах. Его книга «Твёрже алмаза» до сих пор является настольной принадлежностью специалистов.

      Свой блистательный литературный дар он выплеснул затем на страницы институтской газеты «Неорганик». И не останавливался ни перед какими авторитетами – лишь бы выложить обществу правду – матку. Родилась даже шутка: Золотое перо ИНХ′а. Возможно, здесь он из любви к красному словцу сам себя загонял в ловушку, перегибал палку. Но кто из нас не грешил этим самым словцом. Хоть раз испытавши его жуткую и сладкую власть.

      Удаленный из «Неорганика» за некорректность неистовый возмутитель спокойствия организовал свою собственную альтернативную газету, где основным жанром стали сатирические эпиграммы. Случались периоды, когда Евгений Владимирович выдавал их десятками и, ни капли сумняшися, притаскивал очередного героя своих виршей прямо к газете и вещал, указывая на короткие стреляющие строчки: это о тебе. Нравится!?. И каждый ответчик понимал, что наступил тот исключительный момент истины, когда следует промолчать.

      Или замечательная антиалкогольная кампания! До сих пор она в институте на слуху. И это благодаря тому драматизму, который придал ей Евгений Владимирович. Институт раскололся на две части. Он, конечно, был за. Но их было абсолютное меньшинство, хотя и «агрессивное». То были настоящие бойцы – интеллигенты. В небывало короткие сроки они перемолотили груду спецлитературы и ударили по населению лекциями и агитками. Помнится, Евгений Владимирович всегда собирал завидную аудиторию. Даже на базе отдыха, где слушатели устраивали культурное распитие прямо у него на глазах. Но таков наш странный народ, вечно бегущий от своего спасения. Хотя были и другие, кто вступал в его клуб трезвенников, правда, с условием выходить из него по субботам и воскресениям.

      Не последней его чертой была любовь к природе. Любовь широкоохватная, с примесью природоведения. Всегда рвался в первозданность. Боялся глазом моргнуть, чтобы не исчезла растревоженная красота. Однако, и тут умел внедриться сходу в середину вещей и срезу же приступить к делу. Его натура требовала быть коллекционером и собирателем. Знаменитая Соболевская коллекция бабочек, утверждали, не имела себе равных за Уралом. О его рыбацких подвигах ходили легенды. Гриб или любой другой дар природы чувствовал затылком. Однажды, вернувшись из какого-то санатория с легким сожалением выдохнул: Ничего достойного, всего-то и набрал килограмм десять шиповника.

      И как сверкающее жемчужное ожерелье сохранился в памяти один солнечный сезон в сентябре на базе отдыха. Когда совсем неожиданно был объявлен какой-то карантин, и на целых две недели база оказалась изолированной от всего света – ни приехать, ни уехать было невозможно. Волею случая на весь Караканский бор нас оказалось только четверо, в том числе и великий природолюб, он же природовед, Женя Соболев. И словно по волшебству начали сбываться все наши самые сокровенные мечты. На увалах пошла мощная волна боровиков и рыжиков, брусничники изнемогали под тяжестью спелой ягоды, в море шумно плескались судаки и лещи, а на отмелях резвились мальки. А главное, исчез и быстро забылся шум городской жизни.

      Целыми днями мы бродили каждый по своим злачным местам и занимались «промыслом», но больше шалели от стремительно возрождающейся первозданности природы. Казалось, естественный круговорот снова запущен в работу. Вернулась даже телепатия, по крайней мере, мы всегда чувствовали, кто из нас где находится и в каком состоянии пребывает.

      Вечером вся наша группа собиралась за общим столом, ужинали и обсуждали прожитое за день. Гудели комары, а Женя с некоторым смущением – движение трезвенников, кажется, уже набирало силу – доставал объемистую бутыль с рябиновкой собственного приготовления и наливал каждому по сто «фронтовых» грамм, не забывая при этом напомнить, что возмещение морального ущерба начнется завтра чуть свет. Что означало – бродить по пояс в холодной воде с изрядно потрепанным бредешком и ловить мальков для крупной рыбалки на судаков…

      Теперь это уже далекое близкое.

Э. Линов

Е.В. Соболев (24.09.1936-11.09.1994)

      24 сентября исполнилось бы 70 лет Евгению Владимировичу Соболеву, одному из той молодой когорты начинающих ученых, чьими самоотверженными трудами «снизу» создавался наш научный центр. После окончания физического факультета Львовского университета (1958 г.) и аспирантуры (1961 г.) он переехал в Академгородок, начав свою карьеру с мнс’а, а после защиты кандидатской диссертации поднялся до ответственной должности заведующего спектроскопической лаборатории Института неорганической химии (1965 г.).

      Молодому ученому везло: его ранние работы, выполненные совместно с коллегами, были позже (1975 г.) квалифицированы как открытие – «Явление подвижности двойных связей в циклических диеновых соединениях». Для самостоятельных же исследований Евгений Владимирович взял семейную «соболевскую» тему – алмазы, их спектроскопию. На этих уникальных природных и искусственных объектах можно наблюдать все многообразие зависимостей свойств и реальной структуры от примесей, условий образования, предистории. Используя пространственные структурные модели соседней рентгеноструктурной лаборатории, Евгению Владимировичу удалось предсказать строение многочисленных примесных центров и, вообще, дефектов в структуре алмаза, опередив достижения мировой науки. Увлеченному и эмоциональному, ему часто приходилось сталкиваться со скептическим отношением отдельных коллег-ученых к своим результатам. Вспоминается, как он безошибочно угадывал «кислую» оценку своих докладов жюри институтских конференций. В 1991 году работы «алмазного» коллектива были отмечены Государственной премией СССР.

      Кроме науки у Евгения Владимировича была масса увлечений.  Он собрал богатую коллекцию бабочек, занимался рыбалкой. Любил шастать по лесам, собирая грибы и ягоды, оставил заметный след в популяризации научных достижений.

      Хочется напомнить о его философской и социальной позиции. Активно включившись в антиалкогольную пропаганду Евгений Владимирович многим раскрыл глаза на хмельную «проказу» российской жизни. Закономерно, что эта борьба привела его к православию, которое он, ученый-естественник, понимал как идеальную мораль для нашего общества.

Ранняя его кончина несомненно связана с катастрофическим прогрессом «рыночных отношений» в нашей науке, начавшемся в 90-е годы. Мир праху его.

С.В. Борисов