О Леопольде Григорьевиче

Л. Г. Пельман работал в ИНХе с 1958 до начала 2000-х, последовательно занимая должности главного конструктора, начальника СКБ, главного инженера и заместителя директора института по общим вопросам. В первые годы работы в ИНХ СО АН СССР Леопольд Григорьевич внес исключительно большой вклад в проектирование нестандартного оборудования и строительство института. Под руководством и при непосредственном участии Л. Г. Пельмана разработан и создан целый ряд уникальных приборов и оборудования; на часть из них получены авторские свидетельства. Работая главным инженером института, Леопольд Григорьевич внёс большой вклад в организацию технических служб. Как заместитель директора по общим вопросам Л. Г. Пельман проявил себя умелым организатором, тактичным и мудрым руководителем. Трудно переоценить вклад Леопольда Григорьевича в организацию и становление ИНХ. Он пользовался большим уважением и авторитетом среди сотрудников института.

Из интерьвью Л.Г. Пельмана журналисту О. Мешкову в 2010 году

Родился  я 10-го апреля 1920 года в городе Брянске. Когда мне было два года, мы вместе с родителями  всей семьей переехали в Москву. У меня было две сестры - старшая и младшая. Отец работал машинистом на железной дороге. Когда мы жили в Брянске, он очень хорошо зарабатывал, как машинист. У нас был домик, и папа с мамой, ещё молодые, ездили на велосипедах. Это считалось  шиком.

Когда мы переехали в Москву, отец некоторое время поработал машинистом, но потом не прошёл медицинскую комиссию, т.к. оказался дальтоником. Но потом он окончил Институт красных инженеров и работал на инженерной должности с низенькой зарплатой. Жили мы в это время очень слабенько.

В Москве я поступил в школу, сначала в нулевой класс. А потом поступил в 35-ю школу во Фрунзенском районе. Жили мы на Плющихе в доме 37 в квартире 14 на 2-м этаже, и у нас была прекрасная двухкомнатная квартира. Отопления ещё не было никакого, а были камины, которыми мы обогревались. Школу я окончил в 1939 году и поступил в Химико-машиностроительный институт.

Мне запомнились, что в 1937-м  году в нашем доме очень часто вечером, ночью, в час- или два ночи, подъезжал чёрный воронок – и кого-то из дома «брал» (по очереди).  Приезжал  воронок  каждую ночь. Помню, что один товарищ,  зная, что его заберут, купил четверть водки, напился и, когда подъехал воронок, скинулся с четвёртого этажа и разбился насмерть. Нас это не коснулось, потому что отец был сначала рабочий -паровозник, а потом – красный инженер.

В институте, куда я поступил в 1939 году, никаких освобождений, согласно приказу Сталина, не было. И в этом же году я был призван в армию. Помню прекрасно, как нас –30 человек – посадили в грузовичок, привезли на вокзал и посадили в поезд, в вагон, в котором возят скот. Назывались такие вагоны тогда …

Был  сентябрь-месяц, и было уже довольно холодно.  Повезли нас на восток. В вагоне топилась печка, были нары, сверху на нарах было жарко, а внизу – очень холодно.  Поскольку весь состав  вез одних призывников, то в каждом большом городе мы проходили сан - обработку. Вагоны вшивели невероятно, но наш вагон – почему-то меньше других.  Вероятно, потому, что мы были из Москвы, а в соседних вагонах находились призывники  из деревень. Первая остановка была в Горьком. Там мы сутки простояли, прошли санпропускник. Что такое санпропускник? Это – когда ты заходишь в комнату, раздеваешься, отдаёшь свои вещи, тебе там всё прокаливают, а сам ты идёшь в баню мыться. Выходишь в другие двери, где получаешь уже ошпаренную свою одежду.

На двадцатые сутки в два часа ночи мы приехали в Хабаровск, где нас встретил старшина, который построил и пропустил нас через санпропускник в очередной раз. Все были пока в гражданском.  Но когда мы прошли баню и вышли с другой стороны, я не узнал своих ребят. Все одевались в солдатскую форму, и так как была уже зима, то надевали кальсоны, полушубки или куртки (не помню что), ботинки, обмотки…

Меня призвали в роту связи, и началась обыкновенная муштровка на плацу. Строевая подготовка проходила – градусов  при 20 - 25 мороза, и мы в ботинках и в обмотках, конечно же, очень мёрзли.  Кроме строевой подготовки  мы  учились на связистов и изучали азбуку Морзе. Изучали  также  катушку, которая весила больше 10 кг, и которую нужно было постоянно таскать, разматывать и наматывать. Постоянно бегали с этой катушкой, разматывая и наматывая ее, и засекали на время. Такая была связь.  Учили нас также обращаться с оружием и стрелять из винтовки.

1940 г.   Л.Г. Пельман на стрельбище в Хабаровске

Прослужил я в пехоте в роли связиста недолго, потому что где-то в середине 1940 года пришла бумага,  в которой говорилось, что желающие с десятилетним образованием могут поступить в училище.  В результате я поступил в  Иркутское авиатехническое училище, в которое  сразу же сдал экзамены.

Там нас готовили механиками по обслуживанию самолётов всех видов, начиная от старой техники И-153 (это «Чайка»), И-16, СБ, ТБ. Кроме того, мы знакомились со  всякой «наглядной литературой», которая  была на аэродроме, где стояли эти самые самолёты: постоянно разбирали  и собирали их механизмы. При этом я стал практиковаться больше на истребительной  И-153 - Чайке, и на И-16 - Ишачке.

А через какое-то время, в начале 1941-го  года, нам сказали, что сегодня будет проходить закрытое занятие, на котором вы будете слушать и записывать лекцию, а весь записанный материал потом отдадите. На лекции нам рассказывали о самолёте МИГ-1, который был только что разработан. Этот самолет имел характеристики намного лучшие, чем Ишак. Особенно он имел хорошую характеристику на высоте 3-4 тысячи км, потому что подключался к лопатке Поляковского, благодаря которой   происходил заметный выигрыш мощности.  Когда занятие окончилось, у нас все тетрадки отняли и сказали об этом никому не говорить.

В начале 1941-го года мы окончили училище  и должны были стать лейтенантами. Но оказалось, что весь лётный и технический состав по приказу Сталина или Тимошенко, был выпущен сержантским составом. И нашу группу – человек 20, наверное, уже в нормальных вагонах, направили в Ленинградский военный округ.

Несколько дней мы занимались здесь, но двадцатого июня  нас вдруг вызывает начальник штаба и говорит: «Всем оформить отпуска». В итоге нам выписали отпускные удостоверения,  я сел на поезд, и через десять часов был в Москве. Но пробыл здесь совсем недолго, т.к. 22 июня началась война.

В десять часов вечера я сел на поезд Москва-Ленинград  и на следующий день был в Ленинграде, догнав свою часть в Невской Дубровке. И там как бы приняли первый бой, то есть мне дали самолёт И-16 – УТ-4 двухместный… это Ишак, только…учебный. На него поставили ШКАСы, и лётчики начали осваивать его, летать по кругу и тренироваться.

Но вскоре начались настоящие боевые действия, и первое время преимущество немцев было бесподобно. У них самолёты были гораздо лучше, и наши уступали им полностью. В результате  наших бедных лётчиков сбивали всех подряд.  

Был такой случай. Стояли мы около Кингисеппа, где находился первый военный аэродром,  и нам дали «первую готовность». В это время немцы  со стороны солнца  летят на нас и начинают нас бомбить. Навстречу взлетели два наших самолета     (фамилии летчиков хорошо помню). Один летчик был Ионов, а другой летчик был Тахтаров.  Ионов пробился и как где-то сел на свою территорию, а Тахтаров был сбит сразу же на взлёте.

 Вот здесь я проявил себя, не знаю, как объяснить… Меня, конечно, после очень ругали. … Я – молодой человек, мне ж только 21 год был, бегу к горящему самолёту, а надо мной летит этот… мессер… и меня обстреливает. Один заход делает – я ложусь. Около меня скашивается трава. Вижу – он улетел: я – опять бегу. Вот так он сделал три захода, потом ему, похоже,  надоело, и он улетел. Я подбегаю к Тахтарову, к машине, но она уже почти вся сгорела, и летчик сгорел: было прямое попадание в голову.

Здесь я интересную историю расскажу. Авиация – по указанию, ну, по положению – не имеет права находиться ближе 6-ти километров от линии фронта. Потому что иначе – артобстрел, и всё: труп. И мы находились сначала в Красном селе, потом  - в Горском, и так далее.  

Однажды на каком-то аэродроме, нас бомбили.  У меня тогда был  кроме И-16 ещё первый самолёт Чайка, И-153, и мне нужно было заменить бензобак на нем, который потёк… Я спустился вниз, закручиваю или откручиваю гайку. Вдруг слышу, что летчик почему-то кричит: «Выскакивай скорей». Он выскочил и  убежал,  а я выбрался с самолёта, прижался к стенке ангара и слышу – бомбят.  

Что делать? Не находиться же мне в ангаре. Я выскочил с ангара, а немецкий самолет летит надо мной – и видно, как стрелок-радист скидывает маленькие бомбы, кидает их на меня. А я  смотрю на него  и в последний момент закрываю голову шинелью. И так раза четыре. В меня фашист не попал, но  урон он, всё-таки, нанес большой.  

Был убит один шофёр, который лежал под своей машиной.  Убиты были два механика и врач, в звании капитан. Потери при бомбежке аэродромов заметно снизились к концу войны, т.к. стала намного лучше работать зенитная артиллерия, а наши летчики стали давать достойный отпор врагу. Так нашей эскадрильей командовал капитан Максимов, сбивший несколько самолетов, а летчик Оскаленко за 7 сбитых самолетов получил звание Героя Советского Союза.

Теперь я хочу рассказать,  в чём заключалась моя работа. Во-первых, нас перевели в 26-й полк, который сделали  ночным. Ночью наш полк летал, а днём мы дежурили.

Ночью мы  обязаны были находиться в готовности. Если дают готовность номер два, то выходишь к самолёту, лётчик садится в кабину, ждёт первую готовность, а ты сидишь около самолёта. Так нужно ещё успеть запустить, прогреть двигатель, а иногда и не запускается. А запускается он от аккумулятора  или от воздуха. Вот если от аккумулятора,  и посадил аккумулятор, так волей-неволей  метров  за 200 – стоят аккумуляторы четырёхпудовые… надо было их на себе тащить на себе, что тогда не замечали. Были, наверное, молодыми.

Ну, и вот в этой готовности  мы дежурили совместно с лётным составом. Для нас была землянка. С одной стороны – механики, а с другой стороны – лётчики. И когда мы слышали: «Механик такой-то, на выход»,  начиналась наша работа.    

И вот такой случай. Ленинград обстреливали регулярно из какой-то закрытой позиции, большими снарядами: крупнокалиберное оружие. И задача нашего полка была  выяснить и разбить эту самую пушку, которая стреляет. Приблизительно знали, в каком направлении и где она находится. Поручили это будущему Герою Советского Союза,  сразу ставшему командиром полка, Матвиевичу Василию. 

 Он целый месяц охотился за этой пушкой, уже ориентировочно знал, в каком месте она стояла… а стояла она где-то в районе Пушкино, и ещё закрыта была какой-то башней. И вот он чувствовал, что – здесь. Но подлетает к этому месту, она молчит, и куда стрелять, не ясно.  Тогда он с лётчиками договорился, что нужно километра за два или за три мотор убрать на себя и спланировать: чтоб немец не слыхал. И вот он, в один прекрасный день, зашёл с какой-то стороны со стороны Ладоги, и взял ручку на себя, то есть, на малых оборотах, почти без звука – и долетел. Приблизительное ориентировочное место он уже знал. И вдруг в этот момент – два выстрела! – и он засёк!  Он развернулся – и пустил РС в это самое место…и попал, потому что после этого крупнокалиберный обстрел Ленинграда прекратился. <….>.

1943 г.,   Пушкино, после прорыва блокады. Летчик В. Шестаков и его механик Л. Пельман

Радиомеханик и Л.Г. Пельман (слева) возле истребителя "Харрикейн"

В октябре 1945 года, когда все успокоилось, я получил отпуск на месяц и поехал в Москву. А у меня уже была знакомая… по школе, я с ней встретился. Ее мама не очень хотела, чтобы я был с ней, потому что она уже кандидат наук была, а я никто. Но мы всё равно нашлись… А на второй день мы пошли как раз на Метростроевскую.

И там когда-то был ЗАГС. Мы с Инессой Тихоновной зашли. «Что вы хотите?» - «Расписаться». У меня была солдатская книжка, у неё паспорт. Пожалуйста.  Нас расписали, что мы не больные – и всё. С этого  сорок пятого года, мы - муж и жена. Демобилизовался я в сорок шестом году, ещё год прослужил.

В Академгородок переехал, потому что в Москве у меня была комната четырнадцать квадратных метров, а у нас семья – пять человек. И когда организовалась здесь Академия наук, Инессу Тихоновну вызвали в Президиум и сказали: «Вы желаете получить квартиру?» - «А что?» - «Ну, Вы желаете работать в Академии наук по той же специальности и иметь ещё прекрасную площадь?».   Она дала согласие.

Я тогда был начальником КБ на одном  московском заводе. Прихожу к директору,  а он говорит: «Ты с ума сошёл!  В Новосибирск, в такой холод поедешь?!». Я приехал – и ничего, не жалею. Это был  пятьдесят восьмой год. Инесса Тихоновна стала  первым доктором наук в Сибирском Академгородке. Это была первая докторская диссертация, которая ею была защищена здесь.             

Материал подготовил В. Варнек

Фотоприложение  из архива Л.Г. Пельмана  

 12.10.2021.