Бирюков Николай Дмитриевич (21.02.1895 – 23.02.1972).
Период работы в ИНХ СО РАН: 10.06.1958 – 23.02.1972.
Доктор технических наук; зав. лабораторией электрохимии.
Воспоминания о Николае Дмитриевиче Бирюкове
Э. Линов; Л. Осадчая; С. Савинцева; к.х.н. Г.В. Веревкин; В.А. Варнек
По законам жанра Н.Д. Бирюков более других наших отцов-родоначальников соответствует статусу человек-легенда. Он был самый «древний» из ученых ИНХ’а, аж 1895 года рождения. Его происхождение – дворянский род, русская интеллигентная семья – уже само по себе несло открытый вызов государственной партийной системе. И более того, местом его рождения оказался город Лейпциг, где тогда проживала семья Бирюковых. Совершенно не «предвидя» рокового развития событий, он поступает на учебу в Лейпцигский университет и оканчивает его. Во время революционных событий семья Бирюковых возвращается в Россию, и Николай Дмитриевич, вероятно, из соображений личной безопасности, оканчивает еще и Петроградский (Ленинградский) университет. Но, должно быть, этого оказалось недостаточно, чтобы стать «своим». По крайней мере, в личной карточке Н.Д. Бирюкова в графе «Образование» значится: н/высшее, Институт народного хозяйства им. Плеханова, факультет – электро-промышленный.
На этом белые пятна в биографии Николая Дмитриевича не заканчиваются. В первые же послевоенные выборы в Верховный совет он отважился на скромный, как ему казалось, политический акт. Свой избирательный бюллетень, где значилось имя вождя всех народов Сталина, он перечеркнул лаконичным росчерком «Долой тирана!» Сейчас в это невозможно поверить, но его высчитали, а ценой столь дерзкого по тем временам поступка, стали годы заключения на просторах богатого полезными ископаемыми Красноярского края. Согласно той же личной карточке отдела кадров ко дню семидесятилетия его общий трудовой стаж, куда трудовая повинность не входит, составлял всего двадцать шесть лет!
В Институт неорганической химии Николай Дмитриевич пришел из ЦНИИолово. Это было в 1958 году, когда не существовало еще и самого институтского фундамента. Пришел он в ореоле славы многострадального политзаключенного, талантливого художника-пейзажиста и прочно закрепившегося за ним звания «короля хрома», причем последнее качество подразумевало масштаб союзного значения. Обладая к тому времени огромным теоретическим багажом, он все-таки намеренно ограничивал свои исследования чисто практической направленностью. Сказывалось уже инстинктивное стремление быть сиюминутно нужным для дела, что не раз служило ему надежной защитой.
Наибольшее впечатление на своих молодых коллег он произвел душераздирающей картиной «Колючая проволока» и рассказами о том, какое идеальное материально-техническое снабжение организовано в «шарашках». Но, конечно, самое неотразимое впечатление произвел он сам… Монументальный, одинокий, он как будто намеренно подчеркивал изначальное значение своей фамилии: бирюк – волк-одиночка. Он казался недоступным, недоверчивым и даже подозрительным – шлейф многолетних злоключений. Но это только на первый взгляд. Стоило завязать с ним более или менее постоянные взаимоотношения, как открывались щедро одаренная натура и его внутренняя уверенность, что все встает на свои места.
Уже в преклонном возрасте он сумел в полной мере проявить свой талант ученого. Заново подготовил материал к докторской диссертации и защитил ее. С молодыми сотрудниками вел себя крайне тактично, опасаясь подавить их своим авторитетом. С другой стороны, он был, может быть, единственным электрохимиком в стране, кто не боялся оппонировать академику Фрумкину, патриарху отечественной электрохимии, которого все остальные уважали, побаиваясь.
Николай Дмитриевич невольно создал в своем лице образ Великого молчальника, что произошло и в силу жизненных обстоятельств, и, должно быть, по внутренней природе. Но так или иначе, независимо от собственных намерений, он оказался одним из духовных лидеров раннего ИНХ’а. Он как бы негласно вел постоянный внутренний диалог с молодежью, его человеческий потенциал говорил сам за себя. К нему тянулись как к магниту. Помнится, с особым удовольствием смаковался в институте рассказ о том, как Николай Дмитриевич, прогуливаясь по пляжу, приблизился к группе инховцев и с необычайной легкостью приподнял за локти Станислава Валериановича Земскова (100 кг) и переставил его на другое место. Ну, чем не очаровательный каторжанин Жан Вальжан из «Отверженных» Виктора Гюго?!
Казалось, он с нами надолго. Теперь ясно, что надо было проявить к нему особое внимание.
Воспоминания Л. Осадчей о Николае Дмитриевиче Бирюкове
Мы прибыли с мужем в Институт неорганической химии СО АН СССР по направлению после окончания Днепропетровского Госуниверситета в 1962 году.
Первая встреча с Николаем Дмитриевичем Бирюковым состоялась в отделе кадров института. Впечатление – высокий, мощный, серьезное выражение лица. Я вся внутренне съежилась. В дальнейшем оказалось, что Николай Дмитриевич – разносторонне образован, умен, чуток. На любой вопрос давал компетентный ответ, всегда помогал разрешить возникавшие проблемы.
Николай Дмитриевич исследовал процессы электрохимического твердого хромирования, важного для реставрации деталей моторов самолетов, и является переводчиком с немецкого книги Р. Бильфингера «Твердое хромирование», ГНТИ машиностроительной литературы, Машгиз, М., 1947, 202 С.
Им составлена «Инструкция по никелированию металлических изделий» по заданию технических отделов ИКТМ и ИКМВ СССР, Машгиз, 1944 (ВТК Металлозащита НКМВ СССР), 46 С.
Процессы никелирования важны в машиностроении как для создания блестящего декоративного вида, так и для защиты от коррозии. Так как при электрохимических процессах важно знать свойства подложек, Николай Дмитриевич глубоко изучал и другие гальванические процессы. Имеются его публикации на эту тему в журнале «Коррозия», Т. 11, № 4, 1941, с. 6–12, «Металлозащита».
В ИНХе Николай Дмитриевич возглавлял работы по химическому извлечению и глубокой очистке металлических сурьмы, висмута, кадмия. Итогом этих работ явилась моя диссертация «Получение чистой сурьмы и исследование процесса конденсации ее паров», 1973 г. и научные труды других сотрудников.
Увлечения – рисовал прекрасные картины, дарил их друзьям, фотографировал, любил на лыжах прокатиться.
Светлый был Человек.
Воспоминания С. Савинцевой о Николае Дмитриевиче Бирюкове
В начале 1970 года по окончании аспирантуры я приехала в Академгородок. В отделе кадров ИНХ СО РАН я узнала, что есть вакансия м.н.с. в лаборатории электрохимии органических сред, которую возглавляет д.х.н. Н.Д. Бирюков. С замирающим сердцем шла я на первую беседу с Николаем Дмитриевичем. В 304 комнате первого корпуса меня встретил рослый, крупный, крепкого телосложения человек с серьезным, строгим лицом. Поднялся мне навстречу, крепко пожал руку, предложил сесть и очень долго расспрашивал о том, где и чему я училась, кто мои учителя, где и как защитила диссертацию, подробно расспрашивал о теме диссертации, а также задавал и другие вопросы, некоторые из них казались мне совершенно не касающимися темы возможной совместной работы.
После продолжительной беседы Николай Дмитриевич сказал, что он не возражает против моей кандидатуры, но я должна еще встретиться с Н.А. Драгавцевой, уже работающей по теме, которой, возможно, я буду заниматься. Окончательное решение о моем приеме в штат лаборатории будет принято после согласования с Натальей Алексеевной. К счастью, у нас с нею установились сразу же теплые отношения, которые в последующем перешли в дружеские, и я рада, что мы и до сих пор с нею дружим, хотя она давно уже не живет в Академгородке. Так вопрос о приеме на работу в ИНХ решился положительно.
Работали мы много, очень увлеченно и продуктивно. Эта увлеченность и одержимость наукой не оставляла Николая Дмитриевича и даже тогда, когда он серьезно заболел. За несколько недель до своей кончины он требовал, чтобы мы регулярно являлись к нему с результатами экспериментов, которые предварительно также подробно с ним обсуждались. Обсуждая полученные данные, он расспрашивал обо всем подробно, не терпел, когда мы, стараясь пощадить его здоровье, пытались что-нибудь скрыть от него.
Николай Дмитриевич был очень требователен, и я бы даже сказала, что он был чрезвычайно требователен и, в первую очередь, к себе. Совершенно не терпел отсутствия или опозданий сотрудников по любой (уважительной или не очень) причине. Запомнился на всю жизнь выговор, полученный от Николая Дмитриевича по поводу 20-тиминутного опоздания на работу второго января 1971 года (тогда 2-е января было рабочим днем). Н.Д. спросил о причине опоздания, я честно призналась, что проспала. Ни до, ни после этого такой взбучки по поводу опозданий мне получить не пришлось, к счастью.
Вместе с тем, Николай Дмитриевич был очень отзывчивым, чутким, добрейшим человеком. Например, он узнал, что ко мне приехали в гости родственники из другого города (я была в очередном отпуске). Тогда в Академгородке была система «заказов» – это когда выдавалось ограниченное количество продуктов по магазинным ценам на определенное время (обычно на месяц) на каждого члена семьи. Продукты можно было купить и на рынке, но это было, при наших скромных зарплатах, довольно дорого. Так вот, Николай Дмитриевич вечером, получив свой докторский заказ (он был обильнее наших рядовых пайков), целиком принес его к нам домой. Я была совершенно сражена таким вниманием и великодушием! А он зашел к нам и сказал: «Ой, как много обуви!» В коридоре стояло пар десять-двенадцать обуви. Мы как раз собирались ужинать и пригласили его. Он с удовольствием поужинал с нами, вел себя очень просто и органично: с каждым нашел общий язык, поиграл с детьми, побеседовал с бабушкой, затем мы попили вместе чаю. Ушел, очаровав нас всех, от мала до велика. Такое внимание было особенно дорого, ведь мы в лаборатории знали, что очень нелегкая доля ему выпала. К тому времени, когда я пришла в ИНХ, он жил один. В предыдущий период его жизни была очень трагичная полоса, когда он, будучи еще очень молодым человеком, был объявлен врагом народа с вытекающими последствиями. Позже работал в «шарашке» и, если не ошибаюсь, сделал там научную работу, которую в последующем он представил и защитил на звание кандидата химических наук. Он редко рассказывал о том периоде, а мы не решались расспрашивать в те нечастые моменты, когда он сам вспоминал и рассказывал о той жизни. Мы узнали, что ему было очень тяжело и голодно. И как редкие праздники вспоминались дни, когда приходили посылки от родственников.
Николай Дмитриевич был очень эрудированным человеком, очень любил музыку, был постоянным посетителем всех музыкальных вечеров в Доме Ученых. Он прекрасно рисовал, и я знаю, что он дарил свои картины друзьям и знакомым. На память мне от него остался большой англо-русский словарь, который до сих пор служит и по прямому назначению, и как добрая память о хорошем, душевном человеке, сохранившем тепло души в тяжелейших жизненных обстоятельствах.
В молодые годы судьба свела меня с двумя «супер-ветеранами» Института неорганической химии, в котором я вначале был на практике, а после работал три года. С первым из них - Шульманом В.М. - я встретился, будучи еще студентом 3-го курса химического факультета НГУ (заметку о нем см. на «его странице» сайта).
Другой старожил ИНХа – доктор химических наук Бирюков Николай Дмитриевич. С ним меня судьба свела уже во время моей дипломной практики в Институте.
Моя дипломная работа была связана с изучением процесса высокотемпературной диффузии с использованием метода мёссбауэровской спектроскопии. Для этого требовалось изготовить образец-поглотитель, пленку из чистого железа-57. Технология ее получения достаточно сложная, особенно если учесть, что ввиду высокой стоимости изотопа железа-57 все операции нужно было совершать с объемами растворов в несколько миллилитров. И самым узким местом здесь было электролитическое выделение железа.
Именно в этом и оказал мне помощь Николай Дмитриевич. Он был известным в СССР электрохимиком, в частности, в 30-х годах он разработал технологию электролитического хромирования пулеметных стволов. Правда, после этого его отправили в Сибирь заготавливать лес. Но он сдюжил, т.к. был по натуре мощным, как сибирский кедр.
Работая в ИНХе, он разработал технологию получения сурьмы высокой чистоты. Вот между делом он и научил меня получать пленки железа толщиной менее 0,1 мм в электролизере объемом 2 миллилитра. За продвижением моим на этом фронте он следил ежедневно, до полной победы. К сожалению, более широких контактов с ним у меня не случилось, а человек-то он был талантливый не только в химии.
Уже после его кончины я узнал, что он был очень неплохим художником. На посвященной его памяти выставке в Доме ученых Академгородка на меня произвел впечатление его пейзаж: «Огород с подсолнухами». И какой-то печалью веяло от этого незамысловатого сюжета.
ГЕНЕАЛОГИЯ СЕМЬИ НИКОЛАЯ ДМИТРИЕВИЧА БИРЮКОВА
В. Варнек
1-го сентября 1969 года после окончания физического факультета НГУ я был принят на работу в ИНХ, и моим местом работы на долгие годы стала комната 301 гл. корпуса. А невдалеке по коридору находился кабинет и лабораторная комната одновременно зав. лабораторией электрохимии, д.т.н. Николая Дмитриевича Бирюкова (21.02.1895 – 23.02.1972). Поэтому в те 2-3 года, когда он еще работал в Институте (10.06.1958 – 23.02.1972), мы с ним иногда встречались в коридоре и здоровались, но не более того. Он, к тому же, производил впечатление человека замкнутого и погруженного в свои проблемы. Не думал тогда, что спустя много лет у меня возникнет намерение написать заметку о генеалогии его семьи.