О Валентине Михайловиче

д.х.н. С.В. Ларионов, 1987 год; д.х.н. Л.Г. Лавренова, 2021 год; Р. Шульман; В. Зингаров; М.С. Качан 2021 год; к.х.н. Г.В. Веревкин 2021 год.

О В.М. Шульмане (некоторые уроки ученого и педагога)

С.В. Ларионов, 1987 год

      В 1958г.  наш институт являл собой слабый саженец, перенесенный в суровую сибирскую землю. За тридцать лет саженец превратился в цветущее дерево. У саженца оказались сильные корни, связанные с основными центрами советской химии, что позволило впитать опыт предшественников. Многие сегодня почувствовали, что перестройка нашего отношения к делу требует обращения к зачастую забытым лучшим традициям предшественников, возрождения исторической памяти, позволяющей верить в способность  народа преодолевать трудности своими силами и за счет своего разума.

      Одним из Китов, на которых покоится институт, служит химия координационных соединений, пионерами которой в институте были Б.В. Птицын и В.М. Шульман. Через этих выдающихся ученых прослеживается цепочка Л.А. Чугаев – А.А. Гринберг – Б.В. Птицын, В.М. Шульман, свидетельствующая о знатной научной родословной химиков-комплексников ИНХ. Принадлежность к школе – важная черта, позволяющая исследователя легче видеть логику развития избранного раздела науки. Без этого можно уподобиться кораблю без руля и компаса. Химикам-комплексникам ИНХ повезло со школой. Л.А. Чугаев одна из наиболее ярких фигур отечественной химии, человек разносторонних научных знаний (органик, неорганик, физико-химик), прекрасный лектор и педагог Л.А. Чугаев был в рядах тех ученых, которые не только приветствовали крушение монархии и власти буржуазии, но и сразу отдали все свои силы  молодой Советской республике. По инициативе Л.А. Чугаева был создан ряд новых научных учреждений, в том числе знаменитый Институт для изучения платины и других благородных металлов. Поразительно, но этот институт был основан в тяжелейший 1918 год! Л.А. Чугаев «отличался необыкновенной скромностью» (П.В. Циклинский) и «был в полном смысле непрактический человек» (В.Н.Ипатьев), не думавший в науке о личной пользе. Эти прекрасные черты  российского интеллигента особенно необходимо вспомнить сейчас,когда даже в науке и возле нее появилось немало слишком «практических людей». Будущий академик А.А. Гринберг в 1920г. вошел еще студентом в число сотрудников Института для изучения платины и выполнил под руководством Л.А. Чугаева свое первое исследование по координационной химии. Случилось так, что Л.А. Чугаев безвременно умер от брюшного типа в 1922г. А.А. Гринбергу в будущем предстояло стать воспитателем и главой ленинградской школы химиков-комплексников, к которой принадлежали Б.В. Птицын и В.М. Шульман.

      В 1931г. В.М. Шульман еще студентом начал в Институте платины под руководством А.А. Гринберга работу над комплексными соединениями благородных металлов. По нынешним меркам это было совсем маленькое учреждение:  в институте работало всего 13 сотрудников. Но этими сотрудниками были Н.С. Курнаков, В.И. Вернадский, В.Г. Хлопин, В.В. Лебединский, И.И. Черняев, А.А. Гринберг, Б.В. Птицын и другие! Да, побеждать можно не числом, а умением. В науке это правило тоже годится. Влияние А.А. Гринберга и насыщенная творческими идеями атмосфера Платинового института предопределили научную любовь В.М. Шульмана – химию координационных соединений. В первых двух публикациях В.М. Шульмана (в соавторстве с Гринбергом и Хоруженковым) было установлено существование геометрической изометрии для соединений палладия. Этот классический результат вошел в учебники.

      Наибольший размах работы по изучению комплексных соединений приобрели после перехода В.М. Шульмана с 1958г. в ИНХ, в котором им была основана лаборатория химии лантанидов (нынешняя лаборатория синтеза комплексных соединений). В Новосибирске В.М. Шульманом и его многочисленными учениками были получены крупные результаты как в развитиии ряда фундаментальных проблем химии комплексных соединений, так и в приложении фундаментальных достижений, чему В.М. Шульман уделял большое внимание. Наиболее важные результаты дали работы  по изучению комплексообразования металлов с серо- и селеносодержащими лигандами. Синтезировано значительное число новых соединений (данные вошли в справочник Гмелина), изучена их устойчивость  в растворах, для чего был развит оригинальный потенциометрический метод, основанный на изучении систем лиганд – окисленная форма лиганда – ион металла (ЛОФЛ). Метод описан в нескольких монографиях и используется в ряде лабораторий страны. На основе применения комплексообразования были созданы новые растворные методы получения сульфидов и селенидов металлов, используемых в люминофорной технологии. Методы описаны в классическим руководстве Брауэра. Все эти достижения легли в основу докторской диссертации Валентина Михайловича.

      Валентин Михайлович в своей работе никогда не забывал знаменитое определение химии как науки о веществах и их превращениях, и неустанно подчеркивал, что в наше время, насыщенное физическими методами и математическими приемами, значение химии отнюдь не уменьшается. Прошедшие годы лишь подтвердили его правоту. Требования современной техники поставили перед химиками новые сложные задачи по созданию веществ и материалов. Их решение требует выдумки, изощренной экспериментальной техники и широты в химических знаниях. Труд химика-синтетика не всегда внешне эффектен,  трудоемкая химическая «кухня», к тому же и вредная, далеко не сразу дает желанное блюдо. Не каждого из студентов такой труд привлекает. Иногда пульт ЭВМ или ручки спектрометра притягивают больше, чем колба или печь. Возникает ситуация подобная ситуации город – село: крестьянин уходит с хлебных полей в город, где устраивается на мелькомбинат и перемалывает то зерно, которое поставляют  оставшиеся верными земле. А поток зерна  меж тем ослабевает… Ученый –кораблестроитель  А.Н. Крылов любил вспоминать слова философа Гексли: «Математика, подобно жернову, перемалывает то, что под него засыпают». Временами большее внимание уделяют жернову, а о зерне для засыпки вспоминают во вторую очередь. Пшеницу еще можно, если потребуется, купить в Канаде, а вот «химическое зерно» уже не купишь: на годичном собрании АН СССР 10 марта 1987г. было сказано, что Запад создает затруднения в получении информации о новых веществах и материалах.  Требуется самим удовлетворить требования в продуктах малотоннажной  химии. Задача при создании необходимых условий (стекло, копеечное  по сравнению  с компьютерами, химическое лабораторное  оборудование, реактивы, аналитическое обеспечение) вполне разрешимая, тем более, что отечественные химические  традиции всегда были сильными. Эти традиции Валентин Михайлович поддерживал и в присущей ему образной форме  пропагандировал. Вспоминаю 1962-63г.г., когда увлекся возможностями некоторых физических методов. В это время дул свежий ветер 20-го съезда: выдувались консервативные пережитки дискуссии 1951г., усилились позиции теоретической химии,  появились новые физические методы (ЯМР, спектроскопия  Мессбауэра и др.).

      Совместно с П.М.Валовым и Ю.Н. Молиным удалось получить первые данные по спектрам Мессбауэра и ЯМР соединений железа (Ш), обладающих спиновым переходом. Валентин Михайлович отнесся к моим увлечениям с пониманием, но живописно приравнял их порывам, которые влекли молодых людей к цыганскому табору, и советовал все-таки не забывать родной дом – химию. Лаборатория старается следовать урокам Валентина Михайловича: мы пытаемся прежде всего получать новые координационные соединения, затем исследуем их химические и физические свойства (в содружестве со многими  лабораториями ИНХ СО АН СССР и других учреждений), а также изыскиваем пути применения. Из результатов последних лет следует упомянуть синтез нескольких новых групп летучих соединений, получение комплексов с парамагнитными лигандами, обладающих ферромагнитным  характером внутри – межмолекулярного обменного взаимодействия неспаренных электронов, создание комплексов железа (П) с высокотемпературным спиновым переходом.

      Много сил В.М. Шульман отдавал  воспитанию научной смены, возглавлял кафедру аналитической химии НГУ. Аналитику Валентин Михайлович очень ценил, любил титриметрию и потенциометрию. Он подчеркивал, что без аналитической химии синтез развиваться не может.

      Валентин Михайлович был поистине интеллигентным человеком,  таких сейчас очень мало среди  даже высокопрофессиональных специалистов. Прекрасное классическое образование, любовь к музыке, архитектуре (особенно Ленинграда), живописи (особенно к «мирискусстникам»), поэзии, русской и французской литературе, сочетались с  артистической внешностью и галантной манерой поведения, тонким юмором, умением создавать в лаборатории атмосферу дружелюбия. Жизнелюбие и тактичность Валентина Михайловича особенно удивительны, поскольку он пострадал в годы культа личности. Научная деятельность Валентина Михайловича была надолго прервана, Однако пережитое не сломило и не ожесточило Валентина Михайловича, напротив, укрепило веру в силу доброты и порядочности в человеческих отношениях. Ведь наговоры, наветы, навешивания политических  ярлыков играли зловещую роль в судьбах тысяч жертв культа. Бесчестны доносы Шлыкова на Вавилова, Верменичева на  Чаянова. К сожалению, люди, проявляющие синдром наветов, не перевелись, а на диво благодушны, когда встречаем рецидивы прошлого. Неужели история ничему не учит? Мягкость Валентина Михайловича имела определенные пределы, он четко оберегал границы человеческого достоинства.  Известен случай, когда один из ведущих в ту пору ученых ИНХ на заседании научной комиссии, коей он был председатель, повел себя словно прусский фельдфебель перед строем новобранцев, Валентин Михайлович при всех сравнил манеры сего начальствующего лица с действиями Людовика ХIV, заявившего: «Государство – это я». 

      Валентин Михайлович был очень способным человеком. Потеряв для творчества годы жизни, он быстро восстановил научный потенциал, живо интересовался всеми новинками, задавал тон в дискуссиях, демонстрируя отточенный стиль научного спора, в ходе которого никогда не принижал своих коллег.

      Вот таким – настоящим ученым,  внимательным педагогом,  блестящим ленинградским интеллигентом, обаятельным человеком – помнят Валентина  Михайловича Шульмана его благодарные ученики.

Магнитно-активные комплексы 3d-металлов с азотсодержащими лигандами. О лаборатории синтеза комплексных соединений ИНХ СО РАН 

д.х.н. Л.Г. Лавренова, 2021 год

Наша лаборатория – ровесница Института, ее названия изменялись, но общее направление работы сохранилось. Когда мы были на третьем курсе, и пришло время распределения, у меня не было сомнений ни по поводу выбора Института, ни по поводу выбора лаборатории. Мой выбор был сделан под влиянием Татьяны Владимировны Крамаревой (светлая ей память), которая вела у нас практикум по аналитической химии на втором курсе. Обаяние ее личности было столь велико, что я без сожаления изменила своему первоначальному намерению стать химиком-органиком. Тогда большинство моих будущих однокурсников при поступлении в университет думали об органике, потому что о бурном развитии органического синтеза мы знали гораздо больше (вернее, думали, что знали), чем об успехах и задачах неорганической химии.

Мне хочется вспомнить о том времени, когда я в числе других первых студентов НГУ пришла в лабораторию выполнять дипломную работу. В это время в лаборатории работали над дипломом мои однокурсники Тамара Ефремова, Жора Тюленев и «вечерницы» Лида Патрина и Люба Игрунова.
Заведующим лабораторией был Валентин Михайлович Шульман (1908-1970), который по совместительству руководил кафедрой аналитической химии НГУ. Благодаря этому вскоре после окончания университета мне была оказана большая честь – меня пригласили преподавать на кафедру. Работать я начала сразу в практикуме «Инструментальные методы анализа», который тогда был в учебном плане студентов 4-го курса (сейчас он преподается у нас для 3-го курса). Среди студентов, особенно в первые годы преподавания, были мои друзья по университету и общежитию. Приходилось много читать и многому учиться, чтобы успешно работать с ними. Моим наставником на кафедре был Виктор Людвигович Варанд , который был организатором практикума по физико-химическим методам анализа (когда учились мы, преподавались только химические методы анализа – грави- и титриметрия. Тогда я не могла, конечно, даже представить, что через много лет стану заведующей кафедрой аналитической химии и буду руководить родной кафедрой в течение 15 лет – с 1997 по 2012 год.
Итак, мы, студенты, пришли в лабораторию, познакомились с ее первыми сотрудниками, моими будущими коллегами. Среди них были не только выпускники МГУ, ЛГУ, но и Казанского, Пермского, Иркутского и других университетов и институтов. Широко эрудированный Станислав Васильевич Ларионов, который после ухода Валентина Михайловича стал заведующим лабораторией и много лет ею руководил. Милая, скромная Лидия Алексеевна Косарева, которая всегда помогала нам, студентам, и словом, и делом. Всегда веселый, напевающий что-то Анатолий Васильевич Гулин. Однажды, когда у меня не работала установка, и я не могла найти причины, Анатолий Васильевич просидел над ней полдня – и все сделал. Доброжелательная, но уже тогда очень строгая Зоя Александровна Савельева, наш главный критик. Самым уничижительным ее замечанием было: «Работаешь, как студентка». Жизнерадостная, очень добросовестная и все умеющая Александра Федоровна Маликова, которая потом стала моей главной помощницей в работе. У нее и у Лидии Алексеевны я училась работать в чистоте, поддерживать в лаборатории порядок. У Валентина Михайловича в ходу была «дежурная» шутка – каждый раз, заходя в комнату 310, где работали Лидия Алексеевна и Александра Федоровна, он говорил: «Так чисто, даже противно». Конечно, таких высот достичь трудно, но кое-чему все же удалось научиться. Теперь многое пригодилось и в работе в лаборатории, и в работе со студентами.
Руководителями моей дипломной работы были Татьяна Владимировна Крамарева-Зегжда и Валентин Михайлович Шульман. Надо сказать, что с их стороны не было никакой мелочной опеки. Ставилась задача, мне говорили, что нужно прочесть и на что прежде всего следует обратить внимание, а дальше предоставлялась свобода, причем ровно в той мере, в какой мне хотелось ее иметь. При необходимости всегда можно было получить консультацию и помощь.
Запомнилась скрупулезная работа над текстом диплома, особенно несколько вечеров в кабинете Валентина Михайловича у него дома. Это были полуночные бдения (как всегда, был цейтнот, а Валентин Михайлович любил работать по вечерам). Обсуждалась каждая фраза, переписывались, иногда по нескольку раз, целые главы, особенно литературный обзор. Римма Сергеевна (супруга Валентина Михайловича) приходила на помощь в особо сложных случаях, когда никак не удавалась какая-нибудь фраза; время от времени поила нас чаем. Наши руководители не только помогали нам стать химиками, но и способствовали – и невольно, в силу своей эрудиции и образованности, и вольно нашему «росту над собой». Валентин Михайлович прекрасно владел словом, делал интересные доклады, писал замечательные стихи к лабораторным праздникам и различным датам. Татьяна Владимировна (они оба – и Валентин Михайлович, и Татьяна Владимировна – были питерцами) во время зимних каникул устроила мне поездку в Ленинград. Я жила у ее мамы и сестры в большой коммунальной квартире в самом центре Ленинграда, недалеко от БДТ. Татьяна Владимировна не только подробно рассказала и написала, где я должна побывать в первую очередь, но и попросила своих родственников заранее купить билеты в театры на спектакли, которые, по ее мнению, нельзя было пропустить. Сама она бывала в Ленинграде довольно часто и была хорошо знакома с его культурной жизнью.
Коллектив наш был замечательный, в лаборатории царила та непередаваемая и, наверное, неповторимая атмосфера, которая вообще была характерна для Академгородка первых лет его существования. Нас, студентов, не только учили, но и воспитывали, я говорю это не для красного словца, действительно, так оно и было. В настоящее время в лаборатории из первых сотрудников работает только профессор Станислав Васильевич Ларионов, а из первых студентов – автор этих строк. В заключение нельзя не отметить, что сейчас весь коллектив лаборатории, кроме Станислава Васильевича, выпускника МГУ, - это выпускники ФЕН НГУ. Я надеюсь, что и сегодняшние студенты и аспиранты, приходя в лабораторию, испытывают воспитательное влияние нашего коллектива, как это было с нами.

О Валентине Михайловиче Шульмане 

Р. Шульман 

Естественным волнением и большими сомнениями – уместно ли, тактично ли? – отозвалось во мне предложение написать о Валентине Михайловиче Шульмане: каким он был в жизни, дома, с друзьями, что любил, чему поклонялся…

      Обладая обликом явно не спортивным, был в то же время удивительно пластичным, элегантным и обращал на себя внимание несколько нестандартными для нашего времени манерами и привычками.

      Прекрасно писал и говорил – с привлечением латыни, всегда с массой литературных ассоциаций – от библейских сюжетов до одесского фольклора. Многие из его реплик вспоминались и до сих пор при случае цитируются. Был очень чувствителен к слову, знал толк в красоте языка (и языков), ни одно изящно построенное выступление не оставляло его равнодушным.

      Литературные симпатии – Достоевский, Булгаков, Бабель, Анатоль Франс, русская поэзия начала века. Обожал сказки, рыцарские романы (сотрудники лаборатории к юбилею подарили Валентину Михайловичу двадцать томов Вальтера Скотта. На следующий день вчерашний юбиляр приступил к первому тому. Читал книгу за книгой, в особенно острых моментах повествования прикрывая текст листом бумаги, чтобы нечаянно не заглянуть в конец. Наконец, дойдя до последнего тома, грустно сказал: «Вот и все. Кончаю ХХ том»). В живописи – Дюрер, Бенуа, Сомов, Бакст, Лансере, Добужинский, Остроумова-Лебедева. Любовь к гравюрам Остроумовой-Лебедевой, к «мирискусникам» очень понятна, так как соединялась с самой, пожалуй, пронзительной его любовью к архитектуре Петербурга-Ленинграда. Страстный поклонник такси, в Ленинграде Валентин Михайлович преображался, круто менял свои привычки и много ходил пешком, упиваясь застывшей в камне музыкой. Проучившись несколько лет в Ленинградской Консерватории по классу органа у Брауде, в музыке остался верен баховскому периоду («а дальше пошла всякая Равель»).

      Был неравнодушен к безукоризненно сервированному столу и застолью, свету свечей, старинной мебели («во мне умирает метродотель и художник по интерьеру»). Любил так называемые игры в «интеллигентность»: буриме, писание рассказов по типу «чепухи». Обладая тонким чувством литературного стиля, постоянно призывал участников игры писать только в стиле, например, Диккенса или, скажем, в стиле Эдгара По, но редко находил достойных партнеров.

      Был рыцарем дружбы, помогал своим друзьям («мне как-то стыдно и неуютно, когда у меня есть деньги»), боготворил друзей, не отступившихся от него в те годы, когда отрекались от отцов – теперь мы все много читаем об этом. Борис Владимирович Птицын и Александр Абрамович Гринберг в 1938 году на суде говорили в защиту В.М.: «Да, мы друзья. Да, бываем друг у друга и ручаемся друг за друга, как за самих себя…» И был оправдательный приговор, который, увы, совсем не повлиял на дальнейшее трагическое развитие событий.

      Только необыкновенно высокий духовный потенциал помог Валентину Михайловичу выстоять 18 лет выпавших на его долю испытаний. И он сохранил и свежесть чувств, и вкус к научной работе, и почти детскую остроту восприятия, и сочувствие к чужой боли, и гордость, и независимость, и порядочность. И это было, мне думается, самым привлекательным в человеке, с которым многих из нас свела счастливая судьба.

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

В. Зингаров, г. Пермь

Не от безделья, не от скуки –
Хочу поведать, не спеша,
Какие в прошлом жили люди,
И в чем держалась их душа.

      В конце сороковых, а вернее, осенью 1947 года на наш завод прибыл бывший заключенный сталинских лагерей, репрессированный в 1937 году, кандидат наук, ведущий специалист – химик одного из закрытых НИИ Ленинграда Валентин Михайлович ШУЛЬМАН.

      Был он затребован и принят на завод в качестве лаборанта по ходатайству и под личную ответственность человеком, хорошо его знающим до 1937 года, - первым директором нашего завода Павлом Демьяновичем Чеченевым. Чуть позже, по вызову Шульмана и благодаря хлопотам умного, дальновидного и смелого Чененева, приехала сюда мать опального химика – седая, преклонного возраста женщина, чудом оставшаяся живой после допросов, преследований и унижений приспешниками Ежова по делу сына. Через десять лет неизвестности, мучительного ожидания эта больная, но не сломленная женщина, смогла, наконец, окружить своего сына материнской заботой, делая все возможное для его плодотворной работы.

      В то время рабочие завода жили в основном около завода в трех дощатых, но теплых бараках. Нам, 9 – 10-летним барачным пацанам, и в голову не могло прийти, что эти два измученных гонениями человека окажут на нас такое огромное влияние, что оно останется на всю жизнь.

      А началось все очень просто. Дома инженерно-технических работников завода стояли в 300 метрах от наших бараков, на небольшом пригорке. Вскоре по приезду Валентин Михайлович с матушкой переехали из барака и поселились в одном из этих домов. У Валентина Михайловича был строго определенный режим, а также маршрут его передвижения, составленный им самим: завод, столовая, библиотека, дом. Этот маршрут не менялся месяцами, изо дня в день. А рабочий день Шульмана продолжался не менее 13 часов. Мы, барачные пацаны, всегда знали, где, в какое время находится «дядюшка Шульман». Сначала старались как бы случайно попасть ему навстречу, шмыгая носами, здоровались: «Здравствуйте, дядюшка Шульман!». Он останавливался, снимал свою черную фетровую шляпу, ставил туго набитый портфель на землю, перекладывал трость с массивным набалдашником с руки на руку и низко кланялся обалдевшей от удивления мелюзге, со словами: «Здравствуйте, молодые люди! Как ваши успехи в учении, какие науки предпочитаете, чем увлекаетесь?». И все это вполне серьезно, учтиво, как с равными. Для нас такое изысканное обращение было настолько необычным, что мы стояли, разинув рты. И сам он – в темном макинтоше, лаковых галошах на кожаных ботинках, в белоснежном кашне, высокий, плотный, в роговых очках на мясистом носу, с почти красивым лицом явно не русского происхождения – производил сильное впечатление. Для нас он был личностью настолько неординарной, что мы старались как можно чаще «случайно» попадать ему навстречу. В то время мы никак себе не объясняли нашу непреодолимую тягу к ссыльному ученому, и только много позже осознали, что это была тяга к большой культуре, интеллегентности, которую для нас в глухой провинции олицетворял этот человек.

      Время было трудное. Беспросветная нищита, голод гнал нас, пацанов, на огородные участки соседей – оверятских или лешаковских колхозников. Не обходили стороной и чахлые грядки возли ИТР. Однажды за таким занятием нас поймала на своем огороде бабка Шульман. Но она, благородная душа, мало того что не наказала нас за разбой, но еще и пригласила к себе домой. Мы зашли в их дом. Она заставила нас вымыть руки и усадила за стол. Поев, мы огляделись. В доме, кроме самого необходимого да массы толстых, не интересных для нас книг, почти ничего не было. Зато повсюду – идеальная чистота и порядок. В углу стоял непонятный предмет. Позднее выяснилось, что это была чудом уцелевшая физгармония, которую хозяйка привезла с собой из Ленинграда. Она долго объясняла нам родство этого обшарпанного инструмента с фортепьяно. Но в то время и то, и другое для нас были вещами совершенно неинтересными. В конце нашего визита бабка взяла с мелких воришек слово посещать ее дважды в неделю после школы.

      И вот, чисто вымыв лицо, смазав дырявые ботинки рыбьим жиром (благо его в ту пору было много, причем очень дешевого), с тайной надеждой хоть что-нибудь поесть, мы шли гурьбой к бабке Шульман. В дверях ею производился тщательный осмотр наших голов, проверка наличия носовых платков и отсутствие чернильных пятен. Затем мы усаживались за накрытый стол: посредине стояла огромная тарелка с бутербродами – кусочки черного хлеба, тонко намазанные каким-то жиром и чуть-чуть присыпанные сахаром. Но, прежде чем приступить к чаепитию, мы должны были около часа слушать ее игру на физгармонии, а то и пение классической музыки. Поневоле мы втянулись в эти уроки искусства, и заунывные поначалу арии из опер стали для нас частью жизни. Впоследствии, мы уже узнавали музыку Бизе, Верди, Чайковского, Бородина. Так, через бутерброды, чудаковатая, больная старушка ввела нас в мир прекрасного, посвящая в перипетии сюжетов из классических произведений, жизни великих композиторов, ученых, художников. Частенько, видя, что мы сидим со скучными лицами и вот-вот уйдем, махнув рукой на бутерброды, она переключалась на древнегреческие мифы, заставляя нас по очереди громко их читать. Зато уходили мы от нее всегда почти сытые и довольные. Приходилось только удивляться, где брала силы эта старая, стесненная в средствах, женщина, чтобы не просто пригреть, а еще и так разносторонне развивать чужих детей! Сейчас я понимаю, что это было благородство, которое никакие ссылки и тюрьмы не могли вытравить. Это была естественная потребность передать свой богатый духовный мир обездоленным бесчеловечной системой подросткам.

      Иногда, по воскресеньям, к этим занятиям подключался и вел их сам Шульман. Для нас это было настоящим чудом! Свои рассказы о любимой химии он сопровождал демонстрацией опытов то с фосфором в затемненный комнате, то с карбидом кальция на улице. Постепенно встречи с этими замечательными людьми становились для нас необходимостью, и причиной тому были уже отнюдь не бутерброды. Чтение книг, их обсуждение, да и просто общение с ними доставляло нам большое удовольствие. Вот почему мои барачные приятели впоследствии стали большими любителями искусства, а свою профессиональную деятельность связали с химией и нашим заводом.

      Мой рассказ о Валентине Михайловне был бы неполным, если бы я обошел ту сторону его жизни, что была связана с развитием химического производства. В этой сфере заслуги ученого неизмеримы. Начав буквально с нуля, он с первых дней своей работы набрал из окрестных деревень девчонок и мальчишек 16 – 17 лет и за короткий срок профессионально их обучил. Эта-то молодежь и образовала впоследствии центральную лабораторию завода. В допотопных условиях, практически без всяких приборов, благодаря только интузиазму и уникальным знаниям Валентина Михайловича и его соратников, в лаборатории ставились опыты, проводились исследования по усовершенствованию существующих технологий, а главное, разработка и внедрение методик производства новых, необходимых стране химсоединений, содержащих в своем составе галогены. Ведь в то время страна получала галогены из-за рубежа, оплачивая их золотом.

      Кроме того, что В.М. Шульман был основателем заводской науки, он во многом способствовал и развитию производства. Так, цех 3 своим рождением немало обязан работе Шульмана и его сподвижников и последователей: Т.Я. Лаврищевой, Т.А. Фарской, В.И. Смирновой, М.С. Сидоровой, М.И. Заякиной, Н.М. Ржевитиной, О.В. Лебедеву. Затем эту работу продолжили более молодые специалисты: В.Г. Чернаков, Т.А. Савкова, И.П. Уклонский, Р.Г. Блинова. Производство бромсолей, хлорного олова, йодисто- и бромистоводородной кислоты, бромоформа и многого другого, впервые разработанное группой Шульмана, действует и в настоящее время. Конечно, за 40 лет многое изменилось, но в основе этих разработок и методик лежит талант и подвижническая работа Валентина Михайловича.

      Реабилитация крупного ученого наступила лишь после смерти Сталина, в 1953 году, а в следующем году он был восстановлен на прежней работе в Ленинграде. К этому времени В.М. Шульман уже успел подготовить и передал начатое им большое дело по выпуску реактивов в надежные руки заводских химиков.

      Вернувшись в Ленинград, он с головой ушел в науку. В этот период из-под пера Валентина Михайловича вышли в свет десятки ценных научных трудов. Здесь же была завершена работа по докторской диссертации, которая была блестяще защищена в Сибирской Академии Наук.

      Несмотря на чрезвычайную занятость, связь с нашим заводом продолжалась. Время от времени доктор наук В.М. Шульман бывал здесь, запросто заходя в цеха и беседуя на равных и с инженерами, и с рабочими. Таким образом Шульман был всегда в курсе развивающегося производства и имел возможность давать бесценные советы и рекомендации. Его приезд был целым событием для заводчан, его ждали, помнили и любили – и как специалиста, и как человека. Визиты в Пермь обычно завершались посещением оперного театра, куда он частенько приглашал и автора строк, в то время 16-летнего юношу. Валентин Михайлович сидел в партере, обмахиваясь изящным складным, из слоновой кости, веером. По окончании спектакля я сажал его на ночной экспресс, который увозил моего кумира в Ленинград.

      В 1959 году В.М. Шульман был приглашен в Новосибирск, в Сибирскую Академию Наук. Пик творчества его как ученого – исследователя пришелся именно на Новосибирский период жизни. Здесь, уже в зрелом возрасте, он встретил свою нареченную судьбой жену, подарившую на радость ему сына Валентина Валентиновича.

      Однако годы, проведенные в сталинских лагерях, полная самоотдача своей профессии, а также полувековое занятие химией с ее вредностью и опасностью – все это постепенно подтачивали его здоровье. В октябре 1970 года В.М. Шульмана не стало. Ему шел в то время 62-й год. С нашего завода на его похороны был направлен один из учеников Валентина Михайловича – О.В. Лебедев.

      Ученый с мировым именем, вложивший огромный вклад в отечественную науку, основатель технологий объекта 530 на нашем заводе, глубоко интеллигентный человек, свободно владеющий шестью иностранными языками и, вместе с тем, простой, с нескрываемой чудинкой человек, не нажил за свою жизнь никаких материальных ценностей, не оставил ни наследства, ни мемуаров. Однако след в душе тех, с кем он работал или просто общался, остался на всю жизнь. Помню он говорил: «Когда садится солнце и наступает ночь, спроси себя, что сделал ты сегодня полезного для общества, и засыпай с мыслями о том, что ты должен сделать завтра». Спроси себя…

Я повторяю это имя.
Хочу, чтоб слышали с небес,
Что память сердца говорит мне –
Нет, он не умер, не исчез!
Что он живет в своих созданиях,
В сознании нашем он живет.
Ты в третий цех пойди
и крикни, -
Он обязательно придет.

Воспоминания о В.М. Шульмане

Качан Михаил Самуилович

Три известных химика Б.В. Птицын, В.М. Шульман и Л.М. Волштейн стояли у истоков развития координационной химии в Академгородке. В 1960 г. сотрудники лаборатории переехали в Новосибирск. В.М. Шульман стал (ещё находясь в Ленинграде, первым заведующим лабораторией синтеза комплексных соединений (первоначально Лаборатория химии лантанидов). С 1958 года лаборатория располагалась в здании Ленинградского технологического института пищевой промышленности, а в 1960 г. переехала в Академгородок.

Литературное объединение

По средам в помещении ОКП в Академгородке на Жемчужной улице (тогда еще Спортивной) собирались члены литобъединения НГУ. Вначале в Университете появился «Щелчок», юмористическая газета, которую выпускали студенты НГУ, именовавшие себя «бяф» – Бойков, Янушевич, Фомичев. Потом возник литературный кружок, который они назвали литобъединением. Им руководил Валентин Михайлович Шульман, удивительно интересный человек, знаток поэзии, зав. лабораторией Института неорганической химии и профессор НГУ. В те годы он еще был кандидатом наук, а в 1966 году стал доктором химических наук. Мы с ним были знакомы по Университету, да и в ОКП на Жемчужной я его встречал, поскольку засиживался там допоздна. Он был вежлив до чрезвычайности, привлекал внимание своим аристократическим видом и экстравагантностью.

О Валентине Михайловиче Шульмане и Лиобъединении пишет студентка НГУ первого набора Таня (Татьяна Александровна) Янушевич, с которой мы были немного знакомы, поскольку с ней одно время дружил Володя Штерн, и он пару раз приходила к нам домой. «Мы встретились у Алеши Птицына. В коттедже его родителей был камин, на книжных полках огромное количество фолиантов и альманахов, мы с жадностью переписывали из них стихи. Шульман, видя наш неподдельный интерес к литературе, стал приглашать нас к себе. Эти встречи имели название «Малой Французской академии». Часто он приветствовал нас стихами на французском языке. У него был глубокий поставленный голос. Он был красив. Большой, пышного телосложения, с высоким лбом и седыми кудрями. В его доме была фисгармония, черный кот, и были у него любимые атрибуты – веер и трость, которой Валентин Михайлович останавливал автобус в любом удобном для него месте. Он угощал нас чаем, заваренным особым способом по своим химическим рецептам. Прийти сюда мог любой. Кроме студентов здесь, например, были и члены поэтической группы из научных сотрудников и студентов геологов: Геннадий Прашкевич, Ростислав Журавель, Владимир Горбенко и Валерий Щеглов.»

 
К ВОПРОСУ О ЗАДАЧАХ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ

В.М. Шульман, «Неорганик», 1967 год

      Аббат Иероним Куаньяр провёл, как известно, свою, увы, слишком рано оборвавшуюся жизнь в размышлении. Пытливый и гибкий ум его, изощрённый в сопоставлениях и умозаключениях, основанных на незыблемом логическом фундаменте, с равной живостью и остротой откликался на все явления мира, существующего вне и независимо от сознания человека. Многочисленные испытания, через которые провела достойного аббата не всегда благосклонная к нему судьба, не ожесточили его. Ни злоба, ни зависть, ни предвзятость не омрачили ясности его суждений, сохранённых для потомства его учеником, Жаком Турнброшем в книге, изданной на заре нынешнего столетия Анатолем Франсом.

      К числу самых примечательных рассуждений о.Иеронима следует, бесспорно, отнести его высказывания об истории. Полемизируя с Романом, аббат Куаньяр высказал, среди прочих, тезис о принципиальной неразличимости факта исторического и факта неисторического. Развивая это положение, он показал тесную связь между теми и другими, отметив, что выпадение хотя бы одного звена из их цепи обесценивает научное значение фактов, прилипающих к страницам исторических трактатов в результате произвольного отбора.

      На близкой к изложенной точке зрения стоит Л. Фейхтвангер, ссылающийся, в свою очередь, на Бисмарка. Последний, в своём определении Клио, в отличие от Кцаньяра, идёт неизмеримо дальше, и, как представитель и идеолог юнкерства, применяет терминологию, хотя и понятную, но мало употребительную в какой бы то ни  было литературе, кроме заборной.

      Не будучи специалистом в области истории, автор настоящей статьи оказывается в крайне затруднительном положении. Высший вопрос исторической науки – об отношении действительно свершившегося к его историографическому преломлению, об отношении «сырого» факта к отредактированному остаётся в большинстве случаев не решённым. Что же касается оценки достоверности исторического явления, то она зачастую оказывается вообще неосуществимой /см. А.Ф. Кони/. Обратимся к сопоставлениям, не требующим разъяснения: с одной стороны, Иловайский, с другой – Ключевский, с третьей – Соловьёв; Новый Завет, Эрнест Ренен и Михаил Булгаков.

      Ограничиваясь приведёнными параллелями, свидетельствующими о вопиющих противоречиях, неизбежных не только в трактовке, но даже в самом изложении одних и тех же событий, автор произвольно выбирает следующие три критерии для признания данного факта достоверным и историческим.

1. Документ, должным образом заверенный подписью и печатью.
2. Фотография, достаточно контрастная для того, чтобы можно было разобрать, что на ней изображено.
3. Три согласующихся между собой свидетельских показания, полученных независимыми методами от лиц, не состоящих друг с другом в непосредственных родственных или производственных отношениях.

      Теперь остаётся установить предмет исторического исследования, которое не оставило бы читателей газеты «Неорганик» безучастными, оказалось для них назидательным и послужило надёжным материалом для толстой, богато иллюстрированной книги под названием «Новый Плутарх, или История ИНХ СО АН СССР». Не будем терять надежду, что рано или поздно СО АН СССР сможет распоряжаться в собственной типографии, и тогда эта книга будет издана.

      Автор надеется, что все сотрудники ИНХ – в особенности, старейшие – внесут свою лепту в создание Летописи Института. Не может возникнуть сомнений в том, что это большое дело будет выполнено ими с той же высокой добросовестностью и подъёмом, с какими они создавали Институт и его десятилетнюю историю.

      Начинаем раздел газеты «ЛЕТОПИСЬ ИНХ» с опубликования приводимого ниже достоверного исторического документа.

ВСТУПАЮЩИМ В НАУКУ

В.М. Шульман, «Неорганик», 1965 год    

Когда Николенька Иртеньев поступил в университет, у него появилась бездна обязанностей: примерка мундира, покупка чубуков и безделушек, хлопоты с собственным экипажем, поездки к Яру, визиты и пр.

      В этом смысле наши молодые коллеги – студенты первого курса – находятся в неизмеримо более благоприятных условиях. От них требуется немногое: научиться не просыпать утренние лекции и слушать произносимые с кафедры слова, вникая в их смысл. И ещё: систематически работать, закрепляя в памяти услышанное, прочитанное и проделанное в лаборатории руками (разумеется, не без участия головы).

      В науке, как и в семейной жизни, каждый день дарит влюблённому радость находить в предмете своей привязанности всё новые и новые пленительные черты. Действительно, многие великие учёные были великими супругами. Вспомним Абеляра, трёх Кюри и примкнувшего к ним Жолио.

      Говорить о том, что «тернист путь к звёздам», было бы банальностью. Однако, полезно отметить, что великий Веронезе в начале своего пути тёр краски у Антонио Бадиле. Через «период растирания красок» надо пройти, и если это занятие не бывает развлекательным – от этого оно не становится менее важным и нужным.

      Как в спорте,  так и в науке. Как в спорте, так и в занятиях, и в научной работе важно следить за дыханием. Стремительные взлёты, чередующиеся с припадками неверия в свои силы – вот источник неврастении – главного и непримеримого врага человека интеллектуального труда.

      Другая крайность – сознание своей исключительности – не менее опасная болезнь. Всякий, кто связывает своё будущее с наукой, должен суметь искусно провести свою галеру между Сциллой и Харибтой.

      И тогда перед отважным мореходом откроются бескрайние дали.

      Сто футов под килем Первому курсу!

СУПЕР-ВЕТЕРАН