В память о Николае Клавдиевиче Морозе….
Козлова Светлана Геннадьевна, д.ф.-м.н., зав. Отделом структурной химии ИНХ СО РАН.
26 апреля 1986 года на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС произошла авария. В аварийно-спасательных и восстановительных работах приняли участие более 500 тысяч человек, в том числе и Николай Клавдиевич Мороз. Эту аварию мы начали активно обсуждать в лаборатории после разговора Святослава Петровича Габуды (заведующего лаборатории радиоспектроскопии ИНХ СО РАН) по телефону с академиком В.А. Легасовым, который входил в состав правительственной комиссии по расследованию причин и по ликвидации последствий Чернобыльской аварии. С.П. Габуда предложил использовать для ликвидации последствий аварии природные цеолиты. Я не знаю, сыграл ли какую-нибудь роль этот звонок, но буквально через несколько дней в СО РАН СССР на базе Института геологии и геофизики, была создана группа из специалистов по цеолитам, которая вылетела в Москву, а затем в Чернобыль.
От нашей лаборатории в состав этой группы вошел Николай Клавдиевич (в газете «Наука в Сибири», 1987, № 26, стр. 1. можно найти «упоминание» об этих событиях). Когда он вернулся, мы с большим нетерпением ожидали от него подробных рассказов о том, что там произошло, и что происходит. Однако Н.К. Мороз сразу сказал, что он дал подписку о неразглашении, поэтому подробно ничего не может рассказать. Тем не менее кое-что рассказал, и я поняла, что авария действительно была катастрофой.
В задачу группы входило создание цеолитсодержащих сорбционных колонок для экстракции радиоактивных элементов из воды с р. Припять. В помощь научным сотрудникам были прикомандированы военнослужащие. Старшему по званию офицеру объяснили, что нужен цеолитсодержащий туф. На следующий день, к удивлению Н.К. Мороза, на железнодорожной станции уже стоял грузовой состав с цеолитсодержащим туфом из ближайшего клиноптиллолитового месторождения, но в вагонах находились громадные куски породы, которые были непригодны для экспериментов с колонками. К сожалению, научные сотрудники при первом разговоре с военными не успели сказать, что туф должен быть в виде определенной фракции. Когда объяснили военнослужащим, что требуется, то, к ещё большему удивлению Николая Клавдиевича, на следующий день опять на станции стоял железнодорожный состав, но уже с необходимой фракцией туфа.
Цеолитсодержащие колонки, конечно, были сделаны, и, конечно, сработали в нужную сторону, причем сами колонки стали «светить» радиацию так, что пришлось ими специально заниматься и утилизировать, т.к. они создали дополнительную опасность для окружающих. Были составлены акты о том, что цеолиты можно использовать для дезактивации грунтовых вод и почв. Однако какой-то Чиновник отказался подписывать эти акты (Чиновник опасался чего-то…, как прокомментировал Н.К.). Тогда Николай Клавдиевич стукнул табуреткой об пол и потребовал от Чиновника, чтобы тот на актах написал, что «отказывается подписывать акты». В результате Чиновник всё подписал.
Николай Клавдиевич рассказывал, что их группу каждый день привозили и увозили на автобусе, а жили они за 100 километров от своего рабочего места. Однажды автобус остановился, они вышли на улицу, и на грудь к Николаю Клавдиевичу бросилась женщина в возрасте его матери со словами: «Сынок, скажи, что с нами будет?» Он не смог ей ответить, т.к. «к горлу подкатил ком»… Даже в лаборатории, когда мы слушали этот рассказ, было видно, что ему трудно об этом вспоминать.
Каждый день по вечерам, после работы, всем участникам-ликвидаторам аварии бесплатно выдавалось сухое красное вино объемом 0,75л с целью очищения организма от радиации. По словам Николай Клавдивича, вино было «правильное во всех отношениях» (марку вина я не запомнила), и рассказывая об этом Николай Клавдиевич улыбался.
За участие в ликвидации последствий Чернобыльской аварии Николай Клавдиевич Мороз награжден орденом «Знак Почета» 1986 г., является лауреатом государственной премии 1995 года «За разработку квантовохимических и радиоспектроскопических методов в химии твёрдого тела». На боковой стороне памятника «Пострадавшим от воздействия радиации» выгравировано имя Н.К. Мороза (Нижняя зона Академгородка м-н, Советский район, ул. Российская, Новосибирск).
06.10.2021 г.
Мои воспоминания о Николае Клавдиевиче Морозе
Мороз Элла Михайловна, д.х.н.
С Николаем Морозом я познакомилась в 1955 г., когда мы оба, окончив свои школы с золотыми медалями, подали заявление на физфак Ростовского-на-Дону университета. Мы учились в одной группе. Николай был самым успешным и часто наша преподаватель мат-анализа говорила: «Коленька, выйди к доске и покажи этим болванчикам, как правильно решить эту задачу». Естественно, «Коленьку» недолюбливали. Мне пришлось хуже всех: почему-то преподаватель по лабораторным работам поставил нас в пару, и Коля гонял меня «в хвост и в гриву», заставляя выполнять «черную» работу. Я плакала и пожаловалась преподавателю на «угнетающего» меня Мороза, а он засмеялся и пророчески сказал: «Вот сейчас плачешь, а потом выйдешь за него замуж!». Так оно и вышло, но…, спустя 5 лет.
Николай был самым талантливым в группе и после первого курса в числе лучших был отобран для продолжения учебы на 2-ом курсе Московского Физико-технического института, который окончил в 1961году. Он часто приезжал домой в город Ростов и только тогда мы подружились.
После окончания 4 курса мы пришли просить благословения у его мамы. Екатерина Авдеевна была из семьи священника и глубоко религиозна. Она посмотрела на сына, на меня и сказала: «Коленька, ты ведь мне обещал жениться на дочери Никсона, а привел в дом дочь сторожихи!». Так я получила вторую порцию «угнетения». Но, тем не менее, я была оставлена в доме Морозов (на просмотр!), а Коленька поехал в Долгопрудный - учиться. Успешно пройдя «испытательный срок» в течение почти года, нам разрешили зарегистрировать брак. Еще полгода мы жили врозь: Николай заканчивал Физтех (обучение было на полгода больше, чем в университете), а я поехала по распределению в Таганрог в пединститут преподавать общую физику.
После окончания Физтеха, получив красный диплом, Николай был распределен в Институт теплофизики СО РАН с предварительной двухгодичной стажировкой в Москве в Лаборатории № 2 (московская лаборатория измерительных приборов АН СССР (ЛИПАН), ныне Институт атомной энергии АН) в лаборатории Е.В. Завойского, где он работал со второго курса и защищал диплом. Меня, как жену, имеющую диплом физика РГУ, тоже взяли в Институт теплофизики, но я проходила стажировку сначала в МГУ на кафедре кристаллографии геологического факультета, руководимой академиком Н.В. Беловым, потом - в московском Институте кристаллографии АН, в его же лаборатории. В Москве, в общежитии АН на 4-ой Черемушкинской началась наша семейная жизнь, и каждый из нас стал входить в большую науку.
Жизнь в Москве была насыщенной: мы посещали семинары в Институте физических проблем, которыми руководил академик П. Капица, присутствовали на защитах диссертаций. Впечатления от этих научных собраний были потрясающие, особенно у меня, приехавшей из провинции. Поражала полная свобода высказываний и широта дискуссий. Никто никого не стеснялся, даже мне, провинциалке казалось, что некоторые вели себя невежливо, не считаясь со званиями и чинами. Мороз был одним из них. Такое было время! Запомнились однажды сказанные слова П. Капицы по поводу одной из диссертаций: «Меня поражает огромное количество диссертаций, которые ничего не доказывают и ничего не опровергают, а только что-то подтверждают». После таких слов казалось, что защита диссертации для нас – дело далекого будущего. В общежитии продолжались споры на различные темы. Жили дружно, были объединены тем, что мы все – будущие сибиряки!
Кроме науки в Москве мы с Николаем увлеклись спелеологией, ходили на тренировки, а потом участвовали в экспедициях на Кавказе, в Крыму. Приехав в Академгородок в 1961 году, мы стали «папой и мамой» спелеологии в Новосибирске, познакомились с выдающейся секцией спелеологии в Красноярске, где были ассы. На всех слетах красноярцы, одетые в галоши и со связанными одеялами, вместо веревок, «давали фору» хорошо экипированным москвичам. В нашу секцию входили такие, ставшие потом очень известными учеными, как Лев Сандахчиев, Виталий Штейнгарц.
Это была веселая компания людей, ценящих науку и умеющих по-человечески дружить: все оборудование мы покупали за свой счёт или делали своими руками, в экспедиции ездили во время своих отпусков, часто проводили вместе праздники. Споры и дискуссии были самыми разными, начиная о том, как воспитывать и лечить детей и кончая насущными вопросами проведения эксперимента. Самые хорошие воспоминания о случаях, происходивших с нами буквально на грани жизни и смерти в экспедициях, когда искали друг друга в красноярской тайге или выбирались по примерзшим вертикальным лестницам из пещер Урала. Кажется, секция спелеологии существует при НГУ до сих пор.
Предполагалось, что научные исследования, начатые в Москве, мы продолжим в Новосибирске. Однако по разным причинам этого не произошло, и мы начали работать по другим темам, успешно в будущем защищая свои диссертации. Вскоре после нашего приезда тяжело заболел наш руководитель член-корреспондент АН П.Г. Стрелков. Отдел оставался «без руля и ветрил» и через некоторое время в криогенный корпус в качестве руководителя отдела был назначен д.х.н. С.С. Бацанов.
Приход химика Бацанова вызвал бурную реакцию со стороны физиков и началась борьба за «независимость», которая привела Николая, в конце концов, в Отдел низких температур Института неорганической химии, а я вместе с довольно большим числом сотрудников была переведена в отдел физических методов Института катализа. С 1970 года наши пути с Николаем уже шли «параллельно», хотя оба продолжали заниматься структурными методами: Коля ЯМР-ом, я – рентгенографией.
Коля играл ведущую роль в нашей с ним семье, его руки были просто незаменимы. В те времена, когда не было ни инструментов, ни материалов, Мороз делал всё сам! Это качество он передал Максиму – нашему с ним сыну. После 1971 года мы с ним жили уже в разных семьях, но общались не только потому, что у нас был общий сын, но и потому, что хорошо знали и доверяли друг другу. Наши «разноматерные» дети всегда были дружны и сохранили свои отношения и после ухода их отца.
Николай, как очень грамотный физик, имеющий лучшее образование, которое можно было тогда получить в России, всегда щедро делился знаниями. У него можно было получить консультацию по любому вопросу из любого раздела физики, поскольку он удивительным образом сочетал в себе экспериментатора и теоретика. Умение поддержать человека в тяжелую минуту – одна из главных черт личности Николая. Поэтому в Академгородке, он пользовался большим авторитетом, как очень эрудированный физик и доброжелательный человек, желающий и умеющий помочь каждому.
Николая Клавдиевича знали многие.
Светлая память об этом нестандартном, замечательном человеке сохранится на долгие годы!
На фото слева направо - сын Н.К. Мороза, его внук и он сам.
Мороз Элла Михайловна, д.х.н., «работающая пенсионерка»
 «Наука в Сибири», 1987, № 26, стр. 1 |