Птицын Борис Владимирович (18.01.1903 – 02.01.1965).
Период работы в ИНХе: 1957 – 1965.
Член корр. АН с 1960; зав лабораторией благородных элементов; с 1959 г. – зам. директора по научной работе.
Награды: Орден Красной Звезды (1956), Орден «Знак Почета» (1951), медаль «За боевые заслуги (1952).

Советский химик-неорганик, член-корреспондент АН СССР (с 1960). Окончил Ленинградский университет (1929). Работал в Военно-морской медицинской академии в Ленинграде (с 1945 года профессор), в Институте по изучению платины и других благородных металлов (до 1935), в Радиевом институте (1945-1954). В 1956-1959 в Ленинградском технологическом институте, с 1959 года в Институте неорганической химии СО АН СССР и одновременно профессором Новосибирского университета. (18.01.1903 – 02.01.1965)

Основные работы посвящены химии соединений платины и редких металлов. Изучал (1931) совместно с А.А. Гринбергом термическое разложение аммиакатов двухвалентной платины и исследовал взаимодействие хлороплатината калия с глицином, в результате чего были получены оба теоретически возможных изомера внутрикомплексной диглициноплатины и положено начало исследованиям комплексных соединений металлов с аминокислотами. Исследовал действие окислителей на тиосульфат- и тетратионат-ионы. Исследовал устойчивость комплексных соединений в растворах. Разработал (1954) метод определения констант нестойкости комплексов, названный методом смещенного равновесия. Создал методы получения ряда комплексных соединений переходных металлов (урана, циркония и ниобия) и изучил их строение. Разработал (1957) один из методов выведения из организма стронция-90.

Воспоминания о Борисе Владимировиче

Б.М. Аюпов; А.В. Беляев; В.С. Данилович; М.К. Дроздова; С.В. Земсков; С.П. Храненко; Л.Г. Лавренова; Э.Д. Линов; Б.И. Пещевицкий; З.А. Савельева; В.В. Бердышев

Б.М. Аюпов

Шел 1959 год. Открылся Новосибирский государственный университет и по этому случаю мы – студенты первого набора – съездили на месяц в колхоз. Наконец, начались занятия. Ввиду, практически, отсутствия учебников и студентов старших курсов, у которых можно было позаимствовать конспекты, качество чтения лекций и их запись являлось залогом успешной сдачи экзаменов. Пожалуй, самым ярким лектором в университете для нас был Борис Владимирович Птицын. Весь облик его был весьма основательным: коренастая фигура, спокойное выражение лица уверенного в себе человека. Читал он лекции по потрёпанной тетради с коленкоровыми корочками. Было ясно, что эта тетрадь и правдой послужила своему хозяину много лет.

      Курс назывался, где-то, "Химия неорганических соединений", но на самом деле Борис Владимирович нам рассказывал об основах физической химии. Негромкий голос, чёткая дикция, использование минимума формул, применение образных сравнений позволяли ему в удобной для вчерашних школьников форме представлять новые для них понятия и термины. Так, например, осмотическое давление иллюстрировалось "теорией чая": какая должна быть концентрация сахара в чае, чтобы последний мог утолить жажду?

      Я представляю, что такое владение материалом и такое искусство общения с аудиторией помогло многим моим сокурсникам так же успешно заниматься педагогической деятельностью.

А.В. Беляев

В жизни мне везло на хороших людей. Начало моей профессиональной деятельности совпало с работой в лаборатории профессора Б.В.Птицына.

      Борис Владимирович обладал удивительным свойством - располагать собеседника к себе. Будучи член-корр. Академии наук, профессором, человеком высокой культуры, общаясь с начинающими научными сотрудниками, он создавал особую атмосферу. Абсолютно не чувствовалась разница между ним, умудренным знаниями и опытом, и начинающим неофитом, едва закончившим университет и получившим диплом с теми оценками, которые еще не проверены и не подтверждены жизнью. Мне кажется, что это не было специальным приемом, просто был личностью, которая не обращает внимания на то, как он выглядит со стороны. Это была его жизнь, его способ действия, его живая реакция на все окружающее.

      Первое, что сразу бросалось в глаза - это очень четкая система работы и повседневный поиск нового. Своим сотрудникам, а мне довелось быть одним из первых его сотрудников здесь в Сибирском отделении, он не давал покоя. У него было заведено святое правило - независимо от того, как шли дела в течение недели, каждый раз в неделю обязан был иметь беседу с ним на научные темы. В те времена других тем не обсуждали с руководителями работ. Мы все - это я, Р. И. Новоселов, З.А. Музыкантова, Н. М. Николаева, С. В. Земсков, каждую неделю звонили Борису Владимировичу и договаривались о том, когда нам поодиночке явиться к нему, каждому в свой день. В коттедж мы ходили в то время, когда Борис Владимирович после инсульта был ограничен в своих возможностях работать в Институте. До болезни беседы были на рабочем месте. Хочешь, не хочешь, а ты должен идти и рассказывать, что сделано за неделю. Бывали такие случаи: "Борис Владимирович, никаких новых результатов нет". "Нет, Вы все равно приходите. Обсудим, что будем делать дальше". И действительно, получалось так, что невозможно было оказаться в тупике, когда наступила безыдейность, и ни в какую не идет эксперимент. Побеседовали, поговорили, что-то отложили, что-то наметили. Это не было мелочным контролем с его стороны, это было побуждение к творчеству. Приходил я к нему в разные времена его деятельности: когда он был энергичен и когда силы убывали после болезни и ближе к кончине. Поражало, что человек не может не размышлять над теми проблемами, которыми занимаются в его лаборатории. Обязательно, даже когда физическое состояние ему не позволяло этого делать, все равно он стремился это делать.

      У Бориса Владимировича было две ипостаси. С одной стороны - это был ученый, занимающийся химией координационных соединений, а с другой - это педагог, преподаватель, воспитатель студентов. Либо научные проблемы, либо вопросы преподавания (подготовка лекций, учебных пособий), этим он жил. Припоминаю такой эпизод. Как-то прихожу домой, а жена мне говорит: Слушай, тебя шеф вызывает". Дело было уже к вечеру, даже к ночи. Я. конечно, помянул царя Давида и всю кротость его, но тем не менее пошел. Прихожу. А, наверное, неделю назад как раз случился инсульт у Бориса Владимировича. Я первый раз в жизни видел человека в таком состоянии и это меня потрясло. Парализованная половина лица была совершенно мертвой. Жила только одна сторона. И вдруг он с трудом мне говорит: "Вот тут я пособие написал. Нужно сделать окончание по потенциометрии. Возьмите и сделайте. Через неделю мне вернете”. Я, конечно, ничего не сказал, забрал все это и совершенно ошалелый вернулся домой. Пособие я дописал и через неделю отдал. Это первое пособие для студентов-химиков НГУ, большая часть написана им, моя там какая-то крошка, где-то сейчас валяется. Но, говорят, что студенты всегда любили пользоваться этим документом в качестве шпаргалки.

      Борис Владимирович обладал еще одной интересной чертой. Он очень быстро составлял мнение о собеседнике или о сотруднике, проводил незаметные испытания на всякую устойчивость: на твердость мнения, компетентность, отношение к определенным вопросам. Со стороны это было совершенно незаметно. После этого он решал и его доверие порой превышало все возможности того, кому он доверял.

      Как-то раз призывает меня к себе и говорит: "Борис Иванович будет читать такой-то курс лекций, а Вы пойдете читать курс неорганической химии геологам". Я ему: "Борис Владимирович, ведь я же неорганической химии не знаю. Мне нужно подготовиться хоть немного". Он на это: "Нет, завтра первая лекция". Протестовать было невозможно и мне пришлось прочитать этот курс и, как говорят, не так уж плохо.

      Попытки уговорить Бориса Владимировича разрешить посещение его лекций сразу же аргументировано отвергались. На мое такое заявление он мне сказал следующее: "Знаете, Анатолий Васильевич, я категорически запрещаю Вам слушать меня по одной простой причине. Вольно-невольно Вы будете у меня заимствовать, начнете копировать и потеряете тот оригинальный стиль, который должен быть присущ каждому лектору". Я не понял этой ситуации. Посещать лекции шефа запрещено, так что сам изобретай, как ты будешь читать, и что получится. Потом я это оценил, уже много лет спустя, когда слушал лекции учеников его друга, профессора Л.М.Волштейна. Прекрасные лекции по содержанию, форме, по постановке, но меня всегда слегка душил смех, потому что ученики повторяли даже интонацию. Я подумал - вот два друга, два профессора, два крупных педагога, но совершенно разные подходы. Один как ДНК штамповал учеников, и они, действительно, повторяют в лекционном курсе своего учителя. Второй же делал совершенно противоположное - доверив, давал возможность развиваться самобытным талантам, что будет слишком нескромно сказано, точнее - некоторым способностям. Такой подход способствовал тому, что с ним было очень интересно работать, и в тоже время - ответственно.

      Борис Владимирович обладал удивительной способностью - интуитивно, мгновенно оценивать потенциальные возможности человека. Припоминаю такой случай. После вступительных экзаменов по химии на факультете естественных  наук  на  собеседование  приглашаются  абитуриенты,  которые имеют высокий, но не проходной балл. Собеседование прошло. Мы начинаем обсуждать кандидатуры. Вдруг дверь распахивается и стремительно врывается симпатичная девочка и почти кричит: "А я хочу, чтобы меня выслушали! Почему мне не дают возможности побороться за место?" Борис Владимирович говорит: "Пожалуйста, присаживайтесь". Она села. Он тут же задает ей пару вопросов , та отвечает, вся возбуждена. Он говорит: "Хорошо, идите, Вас зачислят". Героиня этого эпизода и поныне работает в одном из институтов СО. С ее именем связано одно из крупных научных достижений СО АН СССР.

      Эта способность мгновенной оценки потенциальных возможностей человека проявлялась в самых разнообразных ситуациях. Однажды Рудольф Иванович вышел с идеей заняться изучением кинетики с использованием окислительно-восстановительных потенциалов. Как только он сказал об этом Борису Владимировичу и показал первые результаты, мгновенно все, что нужно, было предоставлено. Более того, он всегда стремился любого своего сотрудника представить и познакомить с очень крупными учеными. Ну, куда там старшему лаборанту в компанию профессоров. Как-то я ему сказал: "Борис Владимирович, я не пойду. Что мне там делать?" Он говорит: "Нет, нужно. Вы сидите и слушайте". Сидят Птицын, Волштейн, Яцимирский и обсуждают какие-то проблемы координационной химии. И я сижу, но нет ощущения "болвана", буквально через несколько минут стало интересно. Мы не чувствовали себя некомфортно на таких встречах. Особым иллюзиям мы не предавались и разницу между профессором и старшим лаборантом ощущали очень хорошо. Сейчас я вижу, что это был старый демократичный дух науки, без которого не может развиваться сама наука. Команд, приказов или раз и навсегда установленных истин не существовало. Мне кажется, что эта черта была присуща старой профессуре, тому сообществу, которое существовало задолго до того времени, когда я родился. Обратите внимание, часто ли сотрудники приглашаются для бесед на научные или другие темы в дом профессора. В течение уже многих лет я что-то не вижу этого. Все это утрачено. Для старой школы, по рассказам, - это было обычное явление. Студент приглашен профессором к нему в дом, он равноправный член этого общества, несмотря на разность в социальном статусе, выражаясь современным языком. Истинный демократизм, хотя слова "демократизм", "демократия" никто из них никогда не произносил.

      Один из эпизодов, о котором я знаю со слов. В свое время в Ленинграде, кажется, в Технологическом институте состоялась защита кандидатской диссертации Валентина Михайловича Шульмана, судьба которого была сложной и за плечами, висел большой срок. Как водится, на защите зачитывается один из важнейших документов соискателя - характеристика с последнего места работы. И тут произошла удивительная история. Когда ученый секретарь назвал документ, из рядов членов Совета поднялся Борис Владимирович и, брезгливо держа за уголок листок бумаги, принес и вручил его секретарю. Это была характеристика с последнего места работы в ИТУ. Борис Владимирович не боялся высказать свое отношение и мнение в любых ситуациях, даже если это и грозило ему крупными или мелкими неприятностями.

      Один из эпизодов, связанных с мелкими неприятностями, касается моей персоны. В свое время, когда возник конфликт между коллективом Института и администрацией, началось усмирение молодежи путем ее сокращения и отправки на трудовое воспитание, в этот список попал и я, но еще не знал этого. Вдруг вызывает меня Борис Владимирович. Прихожу, как всегда раскланялись, он предложил мне сесть. Вообще-то он не интересовался личной жизнью сотрудников, по крайней мере, внешне. Между нами состоялся следующий диалог:
-       Говорят, что Вы много пьете?
-       Не больше других, Борис Владимирович
-       Хорошо. Вы знаете, почему я задал этот вопрос?
-       Нет, не знаю.
-       Вы находитесь в списке на сокращение, но я буду писать особое мнение.
Больше он мне ничего не сказал. Но последующие события показали, что он действительно высказал обо мне свое особое мнение, и администрация отвязалась от меня, хотя не очень благосклонно относилась ко мне в дальнейшем.

      Внутренней сущностью Бориса Владимировича была одержимость идеей, которая выкристаллизовалась в его голове. Он предпринимал все усилия для того, чтобы получить экспериментальные доказательства этой гипотезы. Сотрудники при этом довольно часто страдали. Почему? По разным причинам. Если я получаю результаты, и расхожусь во мнении с шефом, то Борис Владимирович, конечно, не кричал, не топал ногами, но жестко требовал продолжения эксперимента в определенных направлениях. Он останавливался только тогда, когда все, что он требовал и предлагал сам сотрудник, было выполнено, все результаты были доброкачественно обработаны, осмыслены вместе с ним, а подтверждений выводов не получалось. Вот тогда он задумывался.

      Самое интересное у Бориса Владимировича было то, как он строил отношения между руководителем и подчиненным. Обычно это было обсуждение проблемы, обсуждение эксперимента. Но не надо думать, что это был добряк. Невыполненное указание подвергалось решительному осуждению, замечанию, после которого повторить этот эксперимент никто уже больше не желал. Более того, его дисциплинированность всегда действовала на нас, не то чтобы угнетающе, но взбадривающе. Мы, например, чтобы там не происходило в течение ночи, стремились появиться на работе, по крайней мере, за 5 минут до того момента, когда в дверь войдет Борис Владимирович. Хотя он замечаний нам не делал, но сам появлялся ровно в 900 . Болит ли голова, слипаются ли глаза, но на 5 минут раньше ты уже должен быть на рабочем месте и чтобы уже все работало. Другого невозможно было себе даже представить.

      Бывало Борис Владимирович вдруг говорит: надо послать тезисы на конференцию.
- Борис Владимирович, так практически ничего нет.
- Надо. На конференции нужно ездить и главное не доклад, а беседы в кулуарах. Вы напишите, а я посмотрю.
Напишешь чего-нибудь. Не из чувства подхалимажа, а от осознания того, что тебе все сказали, что и как делать, ставишь авторов в определенном порядке. Если это была статья, то Борис Владимирович всегда свою фамилию переносил на последнее место. И спорить тут с ним было бесполезно. Если это тезисы на какую-нибудь конференцию, и если даже я все сделал сам и идея моя, и по легкому недомыслию поставил себя первым, он всегда говорил: "Анатолий Васильевич, я поставлю себя первым, потому что Вас в Оргкомитете не знают и в программу не включат." Такие незаметные штрихи, когда он нас не то чтобы учил, мы сами учились у этого человека не просто вести научные исследования, но еще понимать какие неформальные человеческие отношения складываются в мире науки. В течение жизни убеждаешься, что довольно много трудностей создается личностными отношениями между учеными. Чем крупнее величины, тем менее терпимы они друг к другу. Это я неоднократно наблюдал. У Бориса Владимировича этого не было. Надо сказать, что он, возглавляя Отдел комплексных соединений в ИНХе, предпринимал энергичные меры и неоднократно ездил в Иваново, чтобы пригласить Константина Борисовича Яцимирского заведовать этим отделом. А тот колебался - ехать в Сибирь или не ехать. Вопрос решился тогда, когда Яцимирского избрали на Украине член-корреспондентом или академиком, уж не помню. И вот только тогда Борис Владимирович оставил попытки пригласить этого действительно крупного в те времена специалиста по координационной химии в Институт. Ему были чужды чувства околонаучной зависти и неприязни. Борис Владимирович обладал исключительно тонким чувством юмора. Оно проявлялось в самых  неожиданных ситуациях. На не очень частые собрания по каким-либо лабораторным торжествам он приглашал всех сотрудников к себе домой. Мы чинно рассаживались, спокойно вкушали и вели беседу. Естественно, люди молодые, после некоторого момента разговор начинал сильно оживляться. У Бориса Владимировича был "знаменитый графин", пробка которого имела серебряный кран. И вот, когда все начинали жужжать, он незаметно закрывал этот кран и, обращаясь к наиболее громко говорящему, говорил что-нибудь такое: "Анатолий Васильевич, Вы не стесняйтесь, наливайте. Станислав Валерьянович, наливайте, наливайте". Естественно, что одобренные шефом, старательно пытаемся налить при закрытом кране. Борис Владимирович, что-то не льется! Тогда он ехидно улыбался и говорил: "А Вы краник поверните, краник поверните". Уж после этого мы четко знали, что наливать-то наливай, но меру знай.

      Фанатично преданный служению науке, мне кажется, он более всего почитал истину. Не щадил ни самого себя, ни своих сотрудников в ее поисках, но имел мужество публично признать собственное заблуждение, если это случалось. Судьбе было угодно отвести Борису Владимировичу слишком короткий срок на реализацию научных замыслов. Насколько возможно мы интуитивно воспринимали те черты характера и деятельности своего учителя, которые нам импонировали и которые мы считали нужными закрепить в себе.

В.С. Данилович

Я познакомился с Борисом Владимировичем в 1959 году, когда он приехал на постоянное жительство в Новосибирск. В то время я, молодой специалист, исполнял обязанности материально-ответственного лица в отделе химии комплексных соединений, которым руководил Борис Владимирович. В это время нашему Институту выделили несколько комнат в единственно построенном в Академгородке здании Института гидродинамики и мы занимались их обустройством и приведением к виду, приемлемому для проведения химических работ. Кроме того мы под руководством Бориса Владимировича помогали НГУ организовывать химическую лабораторию в том же здании Института гидродинамики. Поскольку в НГУ не было еще организовано материально-техническое снабжение, большая часть материалов и реактивов приобреталась через наш отдел.

      Борис Владимирович просил следить за тем, чтобы и у нас и в лаборатории Университета всегда был набор необходимых для работы реактивов, что также входило в мои обязанности. Борис Владимировия очень мягкий, интеллигентный человек учил меня как правильно оформлять требования, акты передачи и списания материальных ценностей, так что потом у меня никогда не было с этим никаких проблем. Запомнилось также, как он вечерами приходил в лабораторию и сам вместе с молодыми сотрудниками проводил эксперименты, никогда не жалея времени на передачу им своего богатого опыта.

      К сожалению, сотрудники нашей лаборатории вскоре были откомандированы на Новосибирский завод химконцентратов, а Борис Владимирович в 1960 году заболел и наши контакты прервались.

      Тем не менее Борис Владимирович навсегда остался в памяти как мягкий, доброжелательный, в высшей степени интеллигентный человек, большой ученый, много времени и сил отдававший воспитанию молодых специалистов.

М.К. Дроздова

Самые теплые и благодарные воспоминания остались о Борисе Владимировиче Птицыне у первых студентов-химиков естественного факультета НГУ, поступивших в университет в 1959 году.

      Борис Владимирович читал нам, первокурсникам, курс «Общая химия». Его лекции были так продуманы и логично построены, что все главные моменты «укладывались в голову» уже во время занятий.

      Первая зимняя сессия для первокурсников самая трудная. Экзамен по химии был последним. Мы собрались на консультацию, которую проводил Борис Владимирович. Он предложил начать как бы с репетиции – ответить на один из билетов кому-нибудь из студентов. Я сейчас уже не помню, почему отвечать выпало мне, но это был для меня счастливый билет. После моего ответа Борис Владимирович сказал, что на экзамене он бы поставил мне «отлично». Моя соседка по комнате в общежитии, очень бойкая Люся Лобода, быстро оценила ситуацию и спросила, нельзя ли поставить оценку в зачетку сейчас, так как мне далеко ехать на каникулы. Борис Владимирович быстро с этим согласился, и на следующий день я уже ехала домой на значительно увеличенные каникулы.

      Когда я вернулась, то мне было интересно узнать, как же прошел экзамен по химии. Оказалось, что многие получили «отлично». Кроме того Борис Владимирович не скупился на похвалы и даже восторженные слова. Для нас, первых студентов Новосибирского университета и первокурсников, это было очень необходимо, чтобы почувствовать уверенность в своих силах.

С.В. Земсков

О Б.В. Птицыне 

Так уж устроена жизнь, что одно поколение приходит на смену другому, уходят из жизни люди, но остаются воспоминания о них, их работы, их ученики. Конечно, преемственность в науке является существенной и определяющей чертой технического прогресса, но немаловажно сохранить традиции дружбы, человеческого общения, которые так свойственны основателям научных школ и в этом – залог дальнейших успехов в развитии отечественной науки. Борис Владимирович Птицын был одним из тех, кто всю свою жизнь отдал служению науке, он много успел сделать, много задумал и оставил эти задумки своим ученикам. Мое первое знакомство с Б.В. Птицыным состоялось в 1959 году в Академгородке в малометражной квартире микрорайона «А», где он жил со своей семьей. Это первое знакомство и определило мой дальнейший путь в науке – химия координационных соединений. Первое, что поразило меня – это огромный интерес и увлеченность наукой, которые я почувствовал в разговоре с ним. С большим интересом он выслушал мой путанный рассказ о работах которые я выполнял во ВНИИЦВЕТМЕТе (г. Усть-Каменогорск) и сразу же предложил мне поступить в аспирантуру ИНХ, что я и сделал в 1961 году (с начало заочно, а с 1962 года очно). Несмотря на изнурительную болезнь Б.В. Птицын отдавал много сил научной и преподавательской деятельности. Он был очень благожелательным человеком в то же время и весьма требовательным ученым. Мне часто попадало от него на первых порах, т.к. много вещей и в методике эксперимента и в общих знаниях для меня было ново, приходилось вкалывать и восполнять пробелы. Он очень любил семинары и, хотя это было ему уже трудно, всегда с интересом участвовал в их работе; обсуждение работ проводилось и у него дома. Последние годы жизни он посвятил обобщению своих работ по окислительно-восстановительным процессам. Его положения во многом были спорны, и дискуссии проводились постоянно, но несмотря на звание и авторитет Б.В. Птицын умел соглашаться с доводами и фактами, не настаивал на ошибочных положениях. Очень большая дружба связывала Б.В. Птицына с академиками А.А. Гринбергом, А.В. Николаевым, профессорами Волштейном Л.М. и Шульманом В.М. Они очень критично обсуждали научные вопросы, но всегда очень поддерживали друг друга и в науке, и в жизни. Мне думается, что теплоту этой дружбы можно почувствовать из статьи Л.М. Волштейна, которую он написал к 60-летию со дня рождения Б.В. Птицына. Во-первых лучше Л.М. Волштейна написать невозможно, а во-вторых Л.М. Волштейна и Б.В. Птицына связывала многолетняя дружба и общие научные интересы, о которых идет речь в этой статье.

Зав.лабораторией
д.х.н., профессор С.В. Земсков
1982 год

С.П. Храненко

Я впервые увидела Бориса Владимировича Птицына, будучи студенткой первого курса на вводной лекции по курсу неорганической химии в 1959 году. Мы были первым набором студентов Новосибирского Госуниверситета по специальности химия. Занятия на первом курсе начались в начале октября в здании школы № 25, которая находится в микрорайоне «А». Мы знали, что курс нам будет читать профессор Борис Владимирович Птицын, который приехал в Сибирь из Ленинграда. И вот перед нами в аудитории предстал элегантный темноволосый мужчина средних лет с военной выправкой, в безукоризненном черном костюме, ослепительно белой сорочке и галстуке. Это привело нас в восхищение. Борис Владимирович поздоровался с нами и назвал себя. Его голос, дикция, речь соответствовали внешности. Прекрасный звучный баритон был в полном согласии с лексикой и грамматикой русского языка. Он начал читать курс. Ни одного ненужного слова, отточенная и законченная мысль, доступная к восприятию. Казалось, что обдумана и расставлена каждая запятая. Все легко записывалось и укладывалось в голове. Конспект этих лекций как память я хранила почти сорок лет. И совсем не так давно с ними рассталась. К каждой прочтенной теме по программе курса профессор давал анализ новейших научных сведений. Информационный материал на стенной доске записывал очень четко и последовательно, было легко прослеживать и записывать материал. Удивительно, работая мелом, Борис Владимирович ни разу им не запачкался. Никогда не стирал с доски ладонью или пальцами. Даже в мелочах прослеживалась высокая культура и организация труда. А преподавание, хорошее преподавание – это большой труд. Это ведь пример для молодого поколения, который остается в памяти на всю жизнь.

      Борис Владимирович был блестящим лектором. Лучше, чем его, лекций я больше ни у кого не слушала. Когда в 1962 году в НГУ кафедру неорганической химии возглавил Лев Моисеевич Волштейн, у которого была репутация талантливого лектора, и мы пришли к нему на курс координационной химии в надежде услышать «второго Птицына», то были глубоко разочарованы. Второй Птицын не состоялся, и мы на следующую лекцию не явились. Кстати, Лев Моисеевич не ожидал от нас такой наглости и в дальнейшем отказался нам читать курс. Он ведь не знал, что нас постигло большое разочарование в лекторском искусстве профессора. В университете было много хороших лекторов, но с Борисом Владимировичем сравниться никто не мог. Какая жалость, что только мы могли слушать его. Пусть на меня не обижаются физики, которые славят А.М. Будкера за лекционное мастерство. Мы слушали общий курс физики, который читал Будкер, и можем с уверенностью сказать, что в лекторском искусстве совершенства Бориса Владимировича он достичь не смог.

      Б.В. Птицын был в высшей степени образованным и интеллигентным человеком и не терпел жаргона. Будучи заведующим отделом химии координационных соединений, он периодически собирал студентов и беседовал с нами. И однажды одна из наших сокурсниц, беседуя с Борисом Владимировичем, по неосторожности, характеризуя своего товарища, сказала, что ему «все до лампочки». Борис Владимирович приставил ладонь к уху и попросил повторить еще раз, не ослышался ли он. А потом попросил объяснить, что это значит, чем привел нас в явное смущение. Мы поняли, что объясняемся на языке Элочки-людоедки. И нам было стыдно. Память о Борисе Владимировиче поддерживает в нас лучшие человеческие качества и традиции. Это большое счастье, когда по жизненному пути идешь рядом с такими людьми, пусть даже короткое время. Но след остается навсегда.

Л.Г. Лавренова

О Б.В. Птицыне

С Б.В. Птицыным мы, студенты-химики 1-го курса ФЕН НГУ, познакомились в конце сентября 1959 г., когда состоялось официальное открытие Университета и начались занятия. Борис Владимирович читал нам курс общей химии. Он был  увлеченным, ярким человеком, а его лекции были не просто добротными, это были блестящие лекции. Борис Владимирович подавал материал так, что в аудитории не оставалось ни одного равнодушного слушателя. Вместе с тем, он помнил, что перед ним - студенты 1-го курса, и стремился к тому, чтобы мы понимали материал и успевали все записать.

      Мы любили Бориса Владимировича, а ему нравился наш курс. Он часто говорил, что таких студентов у него еще никогда не было. Тогда мы принимали это за чистую монету, но сейчас мне кажется, что он говорил это всем своим студентам, потому что любил и умел общаться с молодежью. Особенно Борис Владимирович выделял Машу Дроздову.  Я уже писала об этом, но не могу не повториться, что он поставил Маше "отлично" прямо на консультации, когда она без запинки ответила на трудный вопрос. Надо сказать, что на следующий день мы все успешно сдали экзамен, было много "пятерок" и мало "троек", причем и на экзамене было комфортно, в отличие от многих других экзаменов.

      Прошло много лет, но, по мнению многих моих однокурсников, Борис Владимирович был одним из лучших лекторов среди всех, кого нам довелось слушать во время учебы в университете.

Э.Д. Линов

В 1957–1964 годы в стенах нашего института трудился и творил Борис Владимирович Птицын, человек, который не только заложил и «сдал под ключ» целое научное направление, но и во многом определил зарождение на нашей почве научной этики и нравственных принципов. Талантливый исследователь и педагог, блестяще образованный ученый, он одним своим присутствием уже насаждал высокую мораль. Обидно короткий срок удалось поработать ему в Сибири, но и этого оказалось достаточно, чтобы для многих он стал Учителем. Учитель, который не только преподносит истину, но и учит, как ее находить.

      Борис Владимирович учил не тому, как стать успешным, а тому, как стать достойным успеха. Разум, говорят, может подсказать, чего следует избегать, и только сердце знает, что следует делать. Учитель – это сердце. А совершенный учитель тот, кто соединяет в себе Любовь к делу и ученикам. Еще век Просвещения открыл нам, что нравственность – это душа истории. А история касается всех. В нашем конкретном историческом фрагменте мы должны всегда помнить, что во многом сопричастны с тайной нравственности, благодаря той духовной работе, которую совершил Борис Владимирович. Мы теперь ходим и по его коридорам нравственности и живем, по мере сил, духом Большой науки.

      Борис Владимирович Птицын родился 18 января 1903 года в городе Любаве бывшей Курляндской губернии (ныне город Лиепая, Латвия). Отец и мать были преподаватели русского языка в средней школе. В 1914 году семья Птицыных переехала в Митаву, а в 1915 году, в связи с наступлением германской армии на Курляндию, – в Петроград, оставив в Митаве все имущество.

      В 1920 году он окончил среднюю школу, а в 1929 году – химическое отделение физико-математического факультета Ленинградского государственного университета, защитив дипломную работу «О теплоте горения геометрических изомеров комплексных соединений двухвалентной платины», выполненную под руководством профессора И.И. Черняева (впоследствии академика). Но еще в 1926 году был приглашен академиком И.В. Гребенщиковым на должность ассистента лаборатории оптического стекла Государственного оптического института.

      В 1930 году Борис Владимирович начинает работать под руководством профессора А.А. Гринберга (впоследствии академика) на средства Комитета по химизации народного хозяйства при СНК СССР. С той поры его научные интересы сосредоточились главным образом в области химии комплексных соединений. Совместно с А.А. Гринбергом им было изучено термическое разложение аммиакатов двухвалентной платины, исследовано взаимодействие хлороплатины с гликолем. Авторам удалось получить оба теоретически возможных изомера внутрикомплексной соли и доказать строение каждого из них. Это послужило толчком для широкого развития в СССР исследований по комплексным соединениям металлов с аминокислотами.

      Серия важных работ А.А. Гринберга и Б.В. Птицына посвящена исследованию окислительно-восстановительных процессов в химии платиновых металлов. Ряд разработанных ими потенциометрических методов определения Pt(II), Pt(IV), Ir(III), Ir(IV) вошли в аналитическую практику. Значительный теоретический интерес представляла обнаруженная ими зависимость величины окислительно-восстановительного потенциала системы Pt(IV)–Pt(II) от природы лигандов.

      В 1936 году Б.В. Птицыну была присуждена ученая степень кандидата химических наук без защиты диссертации. Практически постоянно все это время (с 1929 года) он ведет и педагогическую деятельность (Ленинградский технологический институт имени Ленсовета, 1-ый Ленинградский медицинский институт). В 1940 году его приглашают в Военно-Морскую медицинскую Академию на должность начальника кафедры неорганической химии. В том же 1940 году им начато большое исследование действия окислителей на тиосульфат- и тетратионат-ионы. Были установлены зоны потенциалов, в пределах которых происходит окисление тиосульфата до тетратионита и до сульфата, а также окисление тетратионита до сульфата. Рассмотрен механизм реакций окисления в связи со строением этих ионов и особенностями природы окислителей…  Это обширное исследование составило содержание докторской диссертации «Окисление тиосульфита и тетратионата различными окислителями» (1945 год).

      Вторым основным направлением работ Б.В. Птицына явилось исследование устойчивости комплексных соединений в растворах. Совместно с учениками им разработан (1954 год) метод определения констант нестойкости комплексов, названный методом смещения равновесия. Вслед за этим последовало детальное изучение поведения и возможных границ применимости оксалатно-серебряного  и цитратно-серебряного и других электродов 2-ого рода. В ходе этих исследований были определены величины произведения растворимости оксалата и цитрата серебра при различной ионной силе растворов.

      Значительный объем исследований  Б.В. Птицына был посвящен разработке методов получения и изучению строения соединений ряда переходных металлов. Сюда же относятся исследования по химии урана (совместно с А.А. Гринбергом)
и химии некоторых комплексных соединений циркония и ниобия. В 1957 году совместно с сотрудниками им был разработан метод выведения из организма радиостронция путем адсорбции на кристаллах гидроксилапатита. В это же время им опубликован ряд работ по аналитической химии и статей обзорного характера. С 1952 года и до конца жизни он являлся членом Редакционной коллегии Журнала общей химии.

      1957 год. Борис Владимирович дал согласие на переезд в Сибирское отделение Академии наук и занялся формированием «ленинградской группы химиков» – будущих сотрудников Института неорганической химии. В 1959 году переезд в Новосибирск состоялся. Здесь Борис Владимирович принял активное и во многом определяющее участие в организации и становлении института, будучи первое время заместителем директора института, а затем – заведующим отделом и руководителем лаборатории.

      В июне 1960 года Б.В. Птицын избирается членом-корреспондентом АН СССР по Сибирскому отделению.

Проф. Б.И. Пещевицкий

Мой учитель — Б.В. Птицын  

18 января 2003 г. исполняется 100 лет со дня рождения одного из основателей нашего Института (тогда ещё Института неорганической химии СО АН СССР), чл.- корреспондента АН СССР, Бориса Владимировича Птицына - ведущего специалиста страны в области химии комплексных соединений и потенциометрии, ученика академика А.А. Гринберга.

      Ещё в студенческие годы мне посчастливилось прослушать специальный курс потенциометрии, блестяще читаемый Б.В. Птицыным в Ленинградском технологическом институте им. Ленсовета, и пройти организованную им лабораторную практику по данному разделу химической науки.

      В отутюженном костюме капитана первого ранга, с кортиком, (он имел кафедру в Военно-Морской Медицинской Академии) всегда подчёркнуто внимательный и исключительно любезный, он буквально завораживал нас студентов своей интеллигентностью и интеллектуальностью. Хотя между собой мы и именовали, в шутку, его курс «птицеметрией».

      Позднее, уже после аспирантуры, я, работая под его руководством по НИС’у, ставил студенческую задачу по, так называемому, «дифференциальному» окислительно-восстановительному титрованию с помощью вольфрамового электрода.

      В 1958 г. Б.В. Птицын становится во главе группы ленинградских химиков, переходящих работать в ИНХ СО АН СССР. Этот дружный «кружок» сотрудников территориально размещался при Пищевом институте, вплоть до переезда в г. Новосибирск в 59-60 гг.

      В 1959 г. Борис Владимирович переезжает в Новосибирский Академгородок. В 1960 г. он избирается членом-корреспондентом Академии наук по Сибирскому отделению и становится заместителем директора Института, заведующим отделом и заведующим лабораторией. Много сил в эти годы Б.В. Птицын отдаёт становлению Института и организации и проведению собственных исследований по окислительно-восстановительным свойствам комплексных соединений. С осени этого же года он становится профессором вновь открывающегося Новосибирского университета, где читает курс общей химии для студентов первого курса.

      Мне хочется особо остановиться на этом курсе Бориса Владимировича.

      Сейчас уже не в новость, что физическая химия читается студентам первого курса университета. В те же годы о физической химии речь заходила уже только на третьем курсе. Таким образом, курс общей химии читался как почти чисто описательный, хотя и по известному всем химикам прекрасному учебнику Б.В. Некрасова. Это создавало впечатление о химии, как науке состоящей из набора рецептов, и основанной, скорее, на интуиции, чем на строгих количественных законах естествознания.

      В то же время, химия является, по-видимому, наиболее яркой иллюстрацией справедливости обоих начал термодинамики, без использования которых, ни о каком понимании химических превращений не может быть и речи. Поэтому, без вкрапления в программу курса общей химии разделов, касающихся термодинамической интерпретации теории химического равновесия, общая картина о современной химии оставалась явно искажённой. И именно этим программа курса читаемого Б.В. Птицыным в корне отличалась от программ, обычно читаемых на химических специальностях в высшей школе того времени.

      Более того, мне представляется, что такой вариант курса химии, в котором сочетаются разделы чисто описательного характера с анализом их физико-химической основы, более целесообразен и более доходчив для студентов, чем чтение физической химии на первом семестре, когда у студентов ещё нет необходимого багажа знаний фактического материала, необходимого для естественной иллюстрации рассматриваемых теоретических положений.

      Чтобы охарактеризовать Б.В. Птицына как научного руководителя молодых сотрудников своей лаборатории, приведу такой пример.

      Ещё раньше он удачно применил ронгалит для окислительно-восстано-вительных превращений урана. Поэтому он рекомендовал молодому сотруднику своей лаборатории А.В. Беляеву использовать этот реагент для тех же целей в случае комплексных соединений золота. Однако, как нашёл Беляев, подробно исследовав этот процесс, в случае золота проблема таким способом не решается. И вот однажды мы встретились с Б.В. Птицыным, а он мне с восторгом и говорит:
- Вы подумайте, Беляев-то от моей идеи с ронгалитом камня на камне не оставил.

      Позднее, во время сокращения ряда сотрудников Института по некоторым «политическим мотивам», в их список попал и А.В. Беляев. Узнав об этом, Б.В.Птицын лично пошёл в высокие инстанции и полностью отстоял своего ученика.

      Конечно, Борис Владимирович относился к особому поколению нашей страны - поколению созидателей. В юные годы это поколение занималось индустриализацией. В зрелые годы - выиграло Великую Отечественную. В более позднем возрасте руководило, решая атомную проблему, защитой страны от готовившего со стороны США атомного на нас нападения и вывело человека в космос. Им всё успешно удавалось, за что бы они ни брались. Удалось им и Сибирское Отделение АН СССР. Удался им и Институт Неорганической Химии в этом Отделении, к чему немалую руку приложил и Борис Владимирович Птицын.

      Как я уже отмечал выше, Б.В. Птицын был в своей области ведущим учёным нашей страны. Однако для характеристики его как учёного, такой характеристики не достаточно. Важно - что он в науке считал самым главным.

      Любой химик знает, что для определения количества щёлочи или кислоты в растворе нужно провести процесс титрования с применением водородного (обычно не применяется), хингидродного или стеклянного электрода. С другой стороны, с помощью гладкого платинового электрода можно найти окислительный потенциал раствора, т.е. отношение концентраций окислителя к восстановителю в данном растворе. И вдруг Б.В. Птицын демонстрирует нам прекрасно воспроизводимое титрование щёлочи кислотой с помощью гладкого платинового электрода, хотя весь мир знает, что такой электрод реагирует на окислительно-восстановительные характеристики раствора, а никак не на кислотно-основные. Неразгаданная загадка, которая требует ответа!

      Б.В. Птицын просит меня некоторое время не участвовать в этих исследованиях и ни с кем из сотрудников не обсуждать эту проблему, что я и выполняю. Через некоторое время, по получении достаточного экспериментального материала, он собирает семинар и уже наоборот, требует участия в нём по принципу: «не взирая на лица». После заслушивания полученных результатов, идёт их обсуждение и возникает идея: не в том ли здесь дело, что гладкий платиновый электрод в используемых условиях проявляет функцию как электрод второго рода - гидроксо-платиновый электрод? Эта идея противоречит гипотезе самого Бориса Владимировича. Не смотря на это, его реакция была незамедлительная и однозначная: «марш к столам, к экспериментальной проверке»!

      Как оказалось, всё дело было именно в этом. Стало понятным существование, любимых американскими геохимиками, ошибочных линейных функций между окислительными и кислотными свойствами большинства природных растворов. Это было проверено в натурных испытаниях геохимиками нашего Академгородка. Однако речь не об этом. Речь о том, что истинному учёному всегда всего дороже Истина, а не престиж. Именно таким Учёным и был Борис Владимирович Птицын.

      Вот таковы были наши учителя. Таковы были создатели нашего Академгородка. Было чему у них поучиться.

      К громадному сожалению, Борис Владимирович совсем мало смог проработать в Институте - не более шести лет, причём в последние годы, уже будучи серьёзно больным.

      Не смотря на это, у всех, кто его застал, кто был с ним знаком, он оставил глубокий след как широко эрудированный учёный, блестящий педагог, как благожелательный и внимательный руководитель и патриот нашей страны - неутомимый борец за истину в науке.

      Я с громадным удовольствием вспоминаю те годы - годы общения с Борисом Владимировичем Птицыным. Пусть никогда не умирает память о нём.

З.А. Савельева

Воспоминания о Б.В. Птицыне

На работу в ИНХ меня принимали Борис Владимирович Птицын и Валентин Михайлович Шульман. Это было в Ленинграде, когда отдел химии координационных соединений квартировал в Ленинградском институте пищевой промышленности. Мне сразу понравились эти необыкновенно интересные люди. В своих воспоминаниях я не могу их разделить. Борис Владимирович и Валентин Михайлович были высокообразованными людьми и крупными учеными-химиками. Замечательные наши учителя, которые активно делились своими знаниями с молодыми. И по жизни они были не просто коллегами, а настоящими друзьями. Наши лаборатории, теперь это лаборатории С.В. Ларионова, А.В. Беляева и И.В. Миронова, до сих пор остаются дружественными.

      Однажды я слушала лекцию по химии, которую читал В.Б. Птицын студентам-химикам первого курса (1960 год), тема «Окислительно-восстановительные реакции». Это была лучшая лекция по химии, на которых мне довелось побывать.

В.В. Бердышев

Птицын Борис Владимирович

Профессор, доктор медицинских наук. Полковник медицинской службы, заведующий кафедрой неорганической химии Военно-морской медицинской академии. Советский химик-неорганик. Член-корреспондент АН СССР (с 1960 г.). Работал, помимо ВММА, в Институте по изучению платины и других благородных металлов, в Радиевом институте, в Ленинградском технологическом институте, в Институте неорганической химии СО АН СССР; был профессором Новосибирского университета — возглавлял кафедру неорганической химии.

До сих пор я явственно чувствую состояние сильнейшего волнения, охватившего меня перед, пожалуй, одним из самых неприятных академических экзаменов - по неорганической химии. Я тогда совершенно не отдавал себе отчёта в том, какую роль в моей будущей медицинской практике будут играть знания бесчисленных формул, реакций, химических элементов, соединений, комплексов, которыми напичкала нас эта дисциплина. Возможно, изучение "неорганики" было просто подготовкой к ещё более сложным химическим наукам - физколлоидной и органической химии. Знания тех дисциплин - уже точно, при стечении обстоятельств, могли потребоваться (для углубленного осмысливания происходящих в организме процессов). И я, вместе с остальными преданными идее первокурсниками, усиленно прорабатывал толстенный учебник с бесчисленными страшными формулами, длиннющими химическими реакциями, конспекты лекций, записанные в сомнамбулическом состоянии после утомительных дежурств, или иных курсантских занятий, в условиях душных, полусумрачных аудиторий, навевающих совершенно иные желания и стремления, чем проникновение в область "общехимических" знаний.

В процессе учёбы в первом семестре я в общем-то не испытывал какой-либо серьёзной антипатии к этой науке, тем более, что в школьные годы имел по этой дисциплине одни пятёрки. И сейчас, во время семинарских занятий на кафедре, не имел неприятностей в виде "неудов", пересдач и прочее. Но тогда мы занимались, в основном, по лекциям и методичкам. Сейчас же, открыв рекомендованный к экзаменам учебник, я сразу почувствовал всю серьёзность ситуации, и лёгкий холодок пробежал у меня между лопатками. Обнадеживало то, что впереди было пять дней подготовки, однако суточное дневальство осложняло подготовительный процесс.

С первых же часов работы я начал уже по-настоящему "вгрызаться" в эту науку, не давая себе расслабиться ни на минуту. За два дня успел пройти более половины страничной дистанции, но чувствовал, что в памяти остаётся только то, что было прочитано лишь в самые последние часы. Многие разделы были совершенно непонятны. Выручали наши отличники - Витя Шостак и Боб Межевич, которым, по-моему, всегда и всё было абсолютно ясно. Их и отрывали беспрерывно от работы то я, то Саша Казаков, то Гена Савельев, то другие ребята, не всегда способные самостоятельно осмыслить истину.

За четыре дня подготовки, включая и дневальство, я всё же одолел положенную программу, оставив целый день на повторение "пройденного". На консультации у заместителя начальника кафедры понял, что абсолютно ничего не знаю (и главное - не понимаю!)... Оставалась некоторая надежда на возможность заранее узнать (от лаборантов, конечно) некоторые билеты. Однако те (лаборанточки) оказались совершенно непробиваемыми, как и сам начальник кафедры - профессор Птицын. Попасть к нему на растерзание опасались буквально все. Помимо него, экзамен принимал и его заместитель, которого мы знали лучше, поскольку он вёл у нас практические занятия.

Перед экзаменами всегда пытаешься узнать у старшекурсников основные психологические особенности твоих старших "собеседников" (экзаменаторов), их требования, возможные каверзные вопросы, некоторые слабости. О полковнике Птицыне говорили, как о весьма суровом профессоре, безжалостно ставившим двойки, не взирая на твои предыдущие оценки и активность на практических занятиях. Конечно, отдельных (лучших из нас) курсантов он уже достаточно хорошо знал по их вопросам на лекциях (Колю Ермилова, Витю Шостака и др.). Но и те несколько опасались беседы с ним уже в качестве отвечающих. Нечего говорить о таких середнячках, как я, старавшихся, наоборот, оставаться в тени - до поры, до времени не показывая своей "химической бездарности".

Профессор любил задавать вопросы на сообразительность (оказывается, в химии ещё можно было что-то соображать!?), ценил краткость и точность в ответах, не стремился "засыпать" курсанта дополнительными вопросами, задавая их только в случае необходимости. Чувствуя хорошие знания отвечающих, он частенько прерывал их ответы, переходя к следующим вопросам билета. Если же он был не удовлетворён, то хмурился и мрачнел, и это было уже неблагоприятным симптомом. Признаком же полного провала служило нервное подергивание его левой щеки, свидетельствующее о высшей степени неудовлетворенности.

За последний день мне удалось пролистать ещё раз учебник, просмотреть конспекты лекций и некоторую иную, дополнительную литературу, рекомендованную на кафедре. Но в голове стоял невероятный сумбур, и разобраться во всём было уже невозможно. Оставалась, правда, ещё одна ночь - для некоторого "упорядочивания" знаний. Но я решил не мучить себя напрасно и положиться на свою судьбу.

В день экзамена наш утренний распорядок не был нарушен ничем особенным (если не считать несколько большего, чем обычно, времени, затраченного на посещение туалета). Нас так же бодро вывели на утреннюю зарядку, затем отвели на камбуз, а потом - и на кафедру химии, где нас уже ждали сотрудники. Все они почему-то находились в приподнятом настроении, и это было, как нам казалось, измывательством над нашим собственным душевно-летаргическим состоянием. В кабинете заместителя на столе уже лежали билеты, и туда сразу ринулись пятеро наиболее расторопных ребят. Я, конечно, туда не успел и чувствовал, что сегодня моя судьба решится в кабинете профессора. Поэтому, как только полковник появился и дал команду заходить, я с душой, упавшей в пятки, в числе первой пятёрки пошёл докладывать ему о своём прибытии на экзамен.

Полковник, как всегда, был суров и неразговорчив. Достал из кармана тужурки пачку билетов, разложил их на столе и пригласил нас по очереди решать свою судьбу методом свободного выбора одного из тридцати (на столе лежали тридцать билетов). Самих билетов мы до этого в глаза не видели (готовились только по программе), и это было ужасно - учить всё подряд, когда в билетах вынесена только часть программных вопросов.

Я не стал мучительно раздумывать над судьбой при выборе билета (как делали некоторые мои предшественники) и решительно вытащил номер двадцать первый. Получаю к нему дополнительное приложение в виде задачи с уравнением, сажусь на место, читаю вопросы и сразу даже сообразить ничего не могу от избытка чувств. Постепенно сознание моё просветлело, и до меня стал доходить смысл содержащихся в билете вопросов. Я немного поднапряг память и понял, что далеко не всё ещё потеряно. Один из вопросов я как раз прочитал накануне вечером, и там всё было ясно. Второй же детально проработал по лекции с использованием рекомендованной дополнительной литературы.

Набросав в виде тезисов последовательность ответов на листочке, я приступил к задаче. Она показалась мне совершенно не решаемой, и, как я не бился, ничего путного не мог придумать. Обратиться к кому-либо за помощью было бессмысленно - слишком далеко мы сидели друг от друга, да и не было среди нас наших постоянных подсказчиков. Примерно описав предполагаемую реакцию, я решил сделать основной упор на первых двух, основных вопросах, и успел до моей очереди детально продумать оба ответа.

Между тем события в кабинете развивались не в нашу пользу. Первые двое отвечающих с трудом выбрались из лабиринтов химических реакций и были отпущены на свободу размышлять о своей судьбе на ближайший период. Ответы же третьего товарища ещё более осложнили кабинетную ситуацию, ибо лицо профессора всё более приобретало мрачно-пепельный оттенок. Один за другим следовали его вопросы отвечающему, и слышался застенчиво-трепетный лепет испытуемого (ответчика). После доброго десятка подсказок профессор окончательно потерял терпение. Лицо его побагровело, и он отправил беднягу пополнять свои чрезмерно скудные знания с рекомендацией через две недели прийти именно к нему для продолжения прерванной беседы. И сразу же послышалась его грозная команда: "Следующий!"

Лучшая защита - нападение, и я, делая вид, что абсолютно уверен в себе, докладываю о готовности к сдаче. Откуда только голос "прорезался"? Профессор даже удивился такой прыти (после только что произошедшего) и дал разрешение отвечать.

Я бодро отчеканил тезисы первого вопроса и, войдя в раж, начал развивать свою мысль, подтверждая её цифрами и фактами, и периодически поглядывая на профессора. Лицо его постепенно светлело, от красных и серых оттенков не осталось и следа. Исчезло и выражение внутреннего гнева, сменившееся даже некоторой заинтересованностью. Я продолжал излагать факты, надеясь занять первым ответом всё отведённое мне время, как вдруг послышалось: "Переходите к следующему вопросу!" Оставалось только сказать "Есть!", зачитать вопрос и переключиться на его рассмотрение. Тезисно сказав основное содержание ответа, на что ушло не более минуты, я перешёл к изложению хорошо знакомых мне дополнительных материалов, когда (ещё более неожиданно) последовало: "Давайте задачу!"...

С грустью (не успев раскрыть все свои знания) показываю изложенное на бумажке решение. Профессор смотрит несколько разочарованно и советует ещё немного подумать. Я делаю вид, что глубоко обдумываю условия, но сообразить решительно ничего не могу. Предлагаю иной вариант решения и даже даю какие-то пришедшие на ум обоснования этому. Профессор задаёт наводящие вопросы - это уже неприятно. (А как было хорошо вначале!). Что-то пытаюсь соображать, но, как всегда, "экс темпоре" (сходу) ничего не получается. Следует ещё вопрос, и после моего маловразумительного ответа лицо профессора мрачнеет, а левая щека начинает периодически подёргиваться, подтягиваясь рывками вверх - нервный тик!

До такого его даже мой предшественник не довёл! Сейчас выгонит! Продолжаю что-то болтать, чтобы не наступило гнетущее молчание. Говорю без тени сомнения (пропадать, так с музыкой!) и смело смотрю прямо в глаза профессору. Тот, видимо, удивился моей "дерзости". Больше спрашивать меня не стал, отправив восвояси. Неужели, и мне предстоит пересдача?! Тогда прощайте каникулы, прощай поездка домой, в родную Шую, о чём я столько мечтал все эти месяцы "казарменного заключения". Да вдобавок ещё пилить будет начальство. Да ещё пережить надо будет подобное фиаско - ведь в школе на экзаменах у меня даже четвёрок не было!..

Один за другим вылетали из кабинетов ребята. Кто понурый, подавленный, кто весёлый, возбужденный, уверенный в себе. Томительное ожидание завершилось к обеду. Как и предполагалось, профессор не поскупился на двойки. Но в то же время неожиданно был щедр и на хорошие оценки. Но самое удивительное для меня было то, что мне он поставил "отлично"! Вот уж этого я точно не ожидал!.. Откуда такая щедрость?! Ведь на практических занятиях я не блистал, не задавал вопросы на лекциях. Да и сейчас полностью "завалил" третий вопрос, а на остальные ничего не успел сказать. Может, он нашёл в моём ответе нечто особенное, чего я и сам не заметил? А, может быть, моя уверенность на него подействовала? На разборе он в эти детали не вдавался. А я был несказанно рад произошедшему, и через неделю был уже в своей родной Шуе, наслаждаясь счастьем полной свободы и встреч с друзьями своего детства…

АВТОР СТАТЬИ О ПТИЦЫНЕ БОРИСЕ ВЛАДИМИРОВИЧЕ. Бердышев Виталий Всеволодович – подполковник медицинской службы в отставке, кандидат медицинских наук. Родился в г. Иваново в 1936 году в семье потомственных врачей и педагогов. В том же году семья переехала в г. Шуя, где на окраине города, на 1-й Железнодорожной улице, прошли детство и юность писателя. С первых лет жизни он был тесно связан с природой. Сад, огород, лес, речки Сеха и Теза были любимыми местами его отдыха и развлечений. Учеба в 10-й, а затем в 1-й школе, которую он окончил с золотой медалью в 1954 году. В том же году поступил в Военно-морскую медицинскую академию в г. Ленинграде, которую окончил в 1960 году. Затем воинская служба в частях Тихоокеанского флота. Занимался гигиеной и физиологией труда, климатофизиологией, проблемами адаптации и работоспособности военнослужащих в условиях Приморья, адаптогенами. В 1980 году ушел в отставку в связи с тяжелой болезнью позвоночника, с которой борется всю свою жизнь.